.
Разумеется, теперь, при столь резко изменившемся положении, жилищно-бытовые проблемы Раевских были незамедлительно решены. Лёна рассказала следователю:
Когда у меня возникли неприятности по поводу комнаты на Кропоткинском переулке, куда я незаконно въехала, я обратилась к Енукидзе А. С., и он все урегулировал. Помню также, что когда я в 1933 г. обратилась к Енукидзе с просьбой, он дал мне билет на Красную площадь на парад в связи с октябрьскими празднествами[101].
О решении квартирного вопроса упоминает в мемуарах и муж Лёны Сергей Раевский, который либо не был посвящен в интимные подробности отношений своей жены с Енукидзе, либо не захотел поднимать эту тему в мемуарах:
Лёна подала вторичное заявление в Президиум ЦИК с просьбой выделить ей одну комнату в любом районе города, так как ее выселяют с семьей в десятидневный срок. Через несколько дней ей выдали ордер на комнату семнадцать квадратных метров на первом этаже дома № 25 по Большой Садовой улице. Мы незамедлительно туда направились. Комнату прежде занимал сотрудник ВЦИК, получивший отдельную квартиру… В это время ломовых извозчиков уже не было, грузовых такси еще не было – словом, любой переезд представлял проблему. Жене пришлось обратиться с этой просьбой в местком, и ей выделили грузовую машину[102].
Интересно, что в ордере на производство ареста и обыска квартиры Лёны Раевской указан другой адрес – Тверской-Ямской переулок, д. 12, кв. 116. Однако в 1935 году Тверской-Ямской переулок располагался параллельно Большой Садовой (на месте нынешней ул. Гашека), так что речь может идти об одном и том же адресе.
Словом, Лёна Раевская действительно сделалась новой фавориткой Енукидзе. В этом он фактически сам признался в покаянном письме Ежову от 29 мая 1935 года в преддверии июньского пленума ЦК, на котором его исключили из ВКП(б):
Я дал распоряжение о зачислении Раевской в сотрудницы библиотеки, где она уже работала несколько месяцев, проходя стаж проверки, добавив: “если против приема Раевской других данных, кроме ее социального происхождения не имеется”… Из арестованных в библиотеке сотрудников я знаю только Розенфельд, работавшую у нас еще с 1917 года, и Раевскую[103].
Особое расположение Енукидзе к Раевской подтверждается сведениями, содержащимися в показаниях секретаря Енукидзе Л. Н. Минервиной от 21 марта 1935 года: