– Холодно-холодно. Не это я хочу услышать.
Началась вторая война. Прожигать друг друга взглядом уже вошло в привычку. Кому-то станет обидно, а кто-то выйдет с поля боя с поднятой головой.
Он поднёс зажигалку ближе.
– У тебя какие-то комплексы? Нехватка любви? Отсутствие друзей? Может, всё сразу? – эти слова ни капли не трогали его. Они только делали его улыбку шире.
– И каждый миг, как целый час. Твой стон. Твой крик. И свет погас.
Он медленно, почти шёпотом, произнёс эти слова, наверное, вырванные из текста его песен, и прожёг зажигалкой сигарету, оставив в покое мои фотографии. Он уже не улыбался. Я смотрю в его глаза или скорее туда, где они должны находиться. Но вместо них будто две чёрные дыры, высасывающие из меня все эмоции. Нет, Мёрфи. Всё-таки ты змея. Гадкое скользкое создание, высматривающие жертву долгое время и убивающее её ещё дольше. Ты мерзок. Ты чернота. Ты бермудский треугольник. Ты заблудился сам в себе. Ищешь выход, заманивая в свой подводный ад всех, кто выглядит не таким мёртвым, как ты.
– Я всегда получаю то, что хочу, Мотылёк.
Я закрыла глаза, подавляя в себе гнев. Его тяжёлые шаги послышались почти возле меня, а потом холодный голос прозвучал уже за моей спиной. Над самым ухом.
– А если не получаю, то отнимаю что-то намного ценнее. Состричь волосы не так больно, как лишиться глаза, верно?
Я зажмурила глаза не от страха, а от злости. Почему-то решила, что этот голос можно выкинуть из своей головы, будто выключить радио. Но нет. Он слишком реален. Слишком живой.
Тишина просила крика. Она хотела умереть. Но можно ли назвать мёртвую тишину криком? Думаю, да. В безмолвии намного больше слов, чем в голове любого, кто их так и не произнёс. В его молчании я слышала тихое змеиное шипение. Я чувствую, как он стоит рядом. Чувствую, как кожа сгорает от чего-то неощутимого. Я чувствую взгляд. А потом чувствую грубое прикосновение к своему запястью. Тейлор резко хватает мою руку и поднимает на уровне лица. Кольцо…
– Но, видимо, я опоздал, да? Кто-то уже добрался до твоего мозга. Было больно?
Я вырвала свою руку из его хватки и отошла на несколько шагов.
– Да что ты знаешь? Думаешь, видишь меня насквозь?
– Стекло не безупречно. Иногда даёт трещины, – сказал он куда-то в пустоту, глядя на сломанную ножку кровати. – Кстати, одна из них, – он указал на только что помилованные им фотографии, намекая на мою слабость к воспоминаниям. – Но да. Ты прозрачна. До скуки.