Сянь-е уходил в числе последних. Был девятнадцатый день шестого лунного месяца, Сянь-е покидал деревню с двумя десятками односельчан, и его спросили: куда же нам идти? Сянь-е отвечал: на восток. Люди спросили: а что там, на востоке? Он сказал: через тридцать, самое большее – пятьдесят дней ходу будет Сюйчжоу, там народ не бедствует. И люди пошли на восток. Жгучие красные лучи опаляли горную тропу, пыль взлетала из-под подошв и со стуком опускалась на землю. Но когда путники поравнялись с горой Балибань, старик решил напоследок справить нужду на своем поле, а вернувшись, сказал: дальше идите без меня, идите все время на восток.
– А как же ты?
– На моем поле взошел росток кукурузы.
– Сянь-е, да разве он спасет тебя от голода?
– Мне семьдесят два года, я и трех дней не отшагаю, умру по дороге. Все равно умирать, лучше доживу последние дни в деревне.
И Сянь-е остался. Черная вереница путников уходила все дальше и дальше, под знойным солнцем напоминая дым, медленно тающий в воздухе. Старик стоял на краю поля и смотрел им вслед, и когда дорога наконец опустела, сердце его придавило глухой тишиной. Сянь-е вздрогнул: теперь во всей деревне, на всем хребте Балоу остался он один. Грудь распирало от бескрайней пустоты, тело поросло мертвым безмолвием, и перемена эта наступила так же резко, как на смену сухому теплу приходит поздняя осень.
Когда солнце выросло над восточной грядой и из золотисто-желтого сделалось ярко-красным, старик и пес по обыкновению поднялись на склон горы Балибань. Старик издалека увидел кукурузный росток: высотой со столовую палочку, он одиноко зеленел посреди поля в один му и три фэня[1] и под бурыми солнечными лучами напоминал бьющий из-под земли родник. Чуешь, Слепыш? Старик обернулся к слепому псу и спросил: чуешь, как пахнет? Влагой и нежностью, этот запах за восемь, а то и за десять ли[2] слыхать. Пес вскинул морду, потерся о ногу старика и молча затрусил к стебельку.
Впереди был глубокий овраг, до краев полный сухим жаром, и сегодня этот жар снова выплеснулся наружу, опаляя лицо старика. Старик снял белую рубаху, смял ее и вытер лицо полотняным комком. В ноздри ударил запах пота толщиной в три, а то и пять чи[3]. Вот это будет удобрение, подумал старик. Дам кукурузе еще подрасти, а недели через две постираю рубаху и полью стебелек грязной водой, будет ему пир, как на Новый год. Старик бережно сложил рубашку и сунул под мышку. Теперь кукуруза была совсем близко – кустик высотой в один