Падший ангел склонил голову, его крылья, когда-то сверкающие белизной, были теперь запятнаны тенью и пеплом. Взгляд его был устремлен на мир, кишащий жизнью, где звуки смеха и печали сливались в единый, многоголосый хор.
«Видел ли ты, чтоб где-нибудь еще так танцевали? – спросил он, голос его был тих, словно шепот ветра сквозь руины»
Его спутник, тоже павший ангел, но с более суровым и закрытым лицом, молчал. Он смотрел на мир равнодушным взглядом, словно пытаясь прочитать в нём зашифрованное послание.
«Не видал, – наконец произнёс я, – Никогда не видал…»
Падший ангел вздохнул, его грудь слегка дрогнула.
«И не увидишь, – добавил он с горькой иронией. – Те, которые не умеют жить, легли бы спать. Те, которым жизнь мила, вот – танцуют»
Слова висели в воздухе, пронизанные грустью и тоской. Они оба знали, что их участь была запечатана, что они были лишены возможности вкусить эту сладость жизни, этот хор радости и печали. Они были изгнанники, навечно лишённые права на участие в этом великом концерте бытия.
И всё же, падший ангел не мог оторвать взгляда от мира, от этой безбрежной реки жизни, которая продолжала течь, несмотря ни на что. В его сердце, замороженном вечной печалью, зародилась искра надежды. Может быть, когда-нибудь, если они раскаялись бы в своих грехах, им будет дарован шанс вновь услышать этот прекрасный хор, стать частью этого великого произведения.
Но пока что, он мог лишь слушать, погруженный в тишину своего изгнания, и мечтать о том дне, когда его сердце снова забьётся в унисон с музыкой жизни. Поэтому смейся так, как будто мир вокруг тебя – это бескрайний океан радости, где каждый звук – весёлый мелодический всплеск.
II
Я замер, а холодный ветер хлестал меня по лицу, пробирая до костей. Град, раскинувшийся внизу, подобно черному морю, поглощал свет уличных фонарей, оставляя лишь зловещие блики на влажной мостовой.
«Куда же делись они? – прошептал я, обращаясь к тени, сидящей рядом»
Падший ангел, лишенный крыльев и ослепительного сияния, ждал моего рассказа, затаив дыхание. Его темные глаза, полные невысказанной печали, следили за каждым моим движением, боясь, что малейший вопрос вырвет меня из хрупкого мира воспоминаний.
Я знал, что ему тяжело молчать, что его душа рвалась к утешениям и объяснениям, но я не мог дать ему того, чего сам не понимал.