В тот день она должна была вернуться в море. Пришел указ, а значит, деваться было некуда. Мама что-то прошептала на ухо моему отцу, поцеловала его в щеку, а затем подошла ко мне и погладила по волосам. Потом устроилась на рундуке, привязанном позади забрызганной грязью кареты, и вскоре та скрылась из виду на длинной дороге между Гистовой Пустошью и сланцевыми холмами. Мама до последнего мгновения смотрела на меня, в ее взгляде читалось прощание и одновременно напоминание о том, что она сказала.
Она не вернулась. Снова началась война, очередная великая война, и место моей матери было на флоте королевы, в одном ряду с тысячами других мужчин и женщин, защищавших берега Аэдина. Но даже в ее отсутствие я следовала запрету. Я больше не пела, по крайней мере, не так, чтобы повелевать ветрами, облаками и, как утверждали некоторые, самой водой. Я не пела целых шестнадцать лет.
А потом сделала первый шаг по стопам матери, и это привело меня прямиком к виселице и грубой пеньковой петле. Увы, мое падение в омут безнравственности вот-вот должно было оборваться – внезапно и грубо.
– Абета Боннинг, – объявил судья в аккуратном белом парике и черной треуголке с помоста виселицы.
За его спиной возвышалась толстая каменная стена форта Элмсворт. Одинокий солдат в красном мундире вышагивал, опустив взгляд и уперев ствол мушкета в плечо, а дуло устремив в небо.
– Это не мое имя, – упрямо пробормотала я, но сердце колотилось так громко, что я едва себя слышала.
Юбки и лиф были испачканы грязью, а исподнее, несмотря на прохладный осенний день, промокло от пота. Слабая и растрепанная, я дрожала, жалея о том, что когда-то покинула Пустошь.
Судья начал зачитывать список якобы моих преступлений, от холода его дыхание превращалось в пар, но я почти не слушала. Ледяной ветер, как всегда, что-то шептал мне. Он проносился над головами тридцати с лишним заключенных во дворе, одетых в ту же одежду, в которой они были арестованы несколько месяцев или даже лет назад. Мужчины и женщины, угрюмые и хмурые, отчаявшиеся и больные. Дрожащие дети, от которых остались кожа да кости, и лишь огромные глаза выделялись на лицах.
Я прислушалась к ветру, борясь с желанием запеть. Разве это не было бы достойным финалом – спеть под дождем во время казни? Все равно помирать, а значит, ни пресловутый флот, ни пираты-убийцы не смогли бы утащить меня в море.