Сначала ехали самые отчаянные, затем – самые способные, а за ними уже потянулись все остальные, кто мог. Уезжали, чтобы не видеть этого серого неба, этой бессмысленной суеты, этой вражды и насилия, которые придавливали самых эмпатичных и разъедали даже самых безразличных.
Уезжали не за лучшей жизнью, а просто за жизнью.
И всё же, уже находясь там, на новой земле, он ловил себя на мысли, что всё это – такое одинаковое.
Здесь не было грандиозных фасадов болотных и серых цветов, зато были зеркальные башни, блестящие снаружи, но такие же пустые внутри. Здесь иногда не хватало того хаоса, но был обманчивый порядок, основанный на ненависти; порядок, который угнетал своей предсказуемостью; другой хаос, затаившийся в истории.
Люди вокруг были улыбчивы, но их улыбки оставались на коже, не проникая глубже. Власть была незаметной, но всё так же всепроникающей, деньги —старыми и всемогущими, а люди с присутствием хоть капельки души – такими же уставшими.
Роман понял, что он не уехал, а просто переместился. Не сбежал, а лишь перешагнул из одной клетки в другую, постарее и поприличнее. Как паломник, который сменяет храм за храмом, но так и не находит Бога, гоняясь за куполами и сводами. Как путешественник, который шагает всё дальше, пытаясь сбежать от своего лика, найти себя, найти красоту, но все же всюду носит с собой свои лики, свою пустоту, свое уродство при красоте в отражении его глаз.
Он верил, что перемена места изменит его. Верил, что прошлое останется там, за спиной, стоит только пересечь границу. Но прошлое оказалось внутри него, оно не привязано к улице, к дому, к людям. Это не покидает. Каин строил города, чтобы забыть кровь на своих руках, но толку? Печать на его челе оставалась с ним, даже когда он смотрел в чужие лица. И Роман, как тот Каин, бежал, не понимая, что его тяжесть – не на лицах прохожих, а в самом себе.
“Безликость…” – думал он. “Кто я? Что я? Какое у меня лицо?” Но вся беда была в том, что он не хотел смотреть в это лицо. Оно казалось слишком обнажённым, слишком слабым. Чужим. Он жил и боялся смотреть в свое лицо, очень даже живое и красивое. Маска в старом городе – одна, в новом – другая, но под ней всё то же – ничего.
Не знал он себя. Он ждал, что каждый новый год и новый город даст ему ответы, но тот лишь молчал. Как молчит всегда новое место, пока ты не вложишь в него смысл. Но смысла не было. Он был уверен, что перемены приходят извне, что причина его бед – обстоятельства, люди, стены, которые давили на него. Но разве стены давят? Разве улицы осуждают? Давил он сам, осуждал он сам. Его палач ходил за ним по пятам.