После ужина мы уселись вокруг радиоприемника. Я не решалась обмолвиться о бутылке игристого, которую собиралась откупорить в полночь, упорное молчание Риккардо и его суровый взгляд удерживали меня от этого. Уже некоторое время мне часто случается видеть в его глазах это враждебное выражение – выражение, которое мне очень неприятно замечать в нем, таком нежном и любезном юноше. Это всегда происходит, когда он вынужден сидеть дома, потому что истратил деньги, которые Микеле каждую субботу выдает ему на карманные расходы. Он сидит рядом с приемником и, надувшись, слушает танцевальную музыку или листает какой-нибудь журнал. Впервые в канун Рождества я поняла, что его плохое настроение – это обвинение, брошенное своему отцу и мне. Он действительно иногда заявляет, будто Микеле хоть и проработал много лет в банке, но все равно не предприниматель, имея тем самым в виду, что его отец не сумел разбогатеть; он говорит это, ласково улыбаясь, словно подобный недостаток – просто баловство или остаточный снобизм. И все же мне все время кажется, что в его слегка покровительственной интонации я слышу снисхождение, словно он охотно прощает отцу, что тот сделал его жертвой своей бесталанности. По существу, для Риккардо эта шутка – способ пожалеть самого себя под видом оправдания своего отца.
Тогда я подошла к Микеле, села рядом с ним, взяла его за руку и крепко сжала ее в своей: я хотела, чтобы они стали одним целым. Риккардо слушал радио, положив голову на спинку кресла и не глядя на нас. Я вспоминала, как он произносил: «У папы плечи узкие». И сейчас, снова слыша эти слова, – Бог мой, как же сложно признаваться, я сейчас крайне раздосадована, может быть, позже вычеркну эти строки, – снова слыша эти слова, я искренне чувствовала, как свирепею. Мне хотелось подняться, встать перед Риккардо, саркастично рассмеяться и сказать ему: «Хорошо же, поглядим, чего добьешься ты через двадцать лет». Я совсем чуть-чуть знаю девушку, с которой он часами говорит по телефону, шепотом, – блондинка, хрупкая, по имени Марина; но я чувствовала, что в тот момент он думал о ней, о том, как берет ее под руку и они уходят вместе. Тогда я мысленно вставала и перед ней тоже и, все так же смеясь, говорила ей: «Поглядим, поглядим». Я вспомнила тот день, когда сказала Микеле, что мы можем обойтись без няни, и он сказал «да», не глядя на меня, согласился, что дети уже выросли: им было пять и три года. Вспомнила, как позднее предложила ему уволить и домработницу, а когда он заколебался, намекнула на риск, что она разболтает о наших покупках на черном рынке. И наконец, тот день, когда, вернувшись домой, я радостно обняла Микеле и объявила ему, что мне удалось найти работу: ведь я уже располагала уймой свободного времени, дети ходили в гимназию, а заботы по хозяйству не особенно утруждали меня. «Поглядим, – смеясь, говорила я Марине, – поглядим», и все это время крепко сжимала дорогую руку Микеле.