– Конси, добрый день, – издалека поприветствовала меня девушка за стойкой регистрации.
– Да, здравствуйте.
– Можно ваш паспорт?
– Я его не взял, – сказал я, а про себя добавил: «Отлично! Есть весомая причина остаться». Девушка на секунду смутилась, пока тишину не прервал мой сопровождающий:
– Это резидентский борт.
– Тогда все в порядке, – ответила регистратор и улыбнулась во весь рот. – Я вас сейчас провожу в.., – она еще раз посмотрела в свой монитор, – в вашу комнату отдыха.
Меня сопроводили в просторный отельный номер прямо в внутри здания. На кровати лежали полотенца для душа, в шкафу висела запечатанная в целлофан одежда: рубашки, пиджаки, безразмерные футболки и толстовки. Я решил остаться в своем, но прежде принял горячий душ. Затем, сев на кровать, я увидел на журнальном столике ту же дорогую воду, что раздражала меня час назад в машине. У меня не осталось сил еще раз ее так сильно ненавидеть, и я провалился в безмятежный сон. Мне снилась сумка. У нее было разорвано дно, о чем я узнал, только приехав домой. Во сне я пытался идти на работу так, чтобы краем глаза просматривать обочину на предмет выпавших купюр. Но на дороге не было ни единой бумажки. А сумка за моей спиной навязчиво твердила: «Собирай все, собирай все, собирай все…». В какой-то момент это стало невыносимо, и я проснулся.
– Собирайся, – надо мной стояла Вита и пыталась меня разбудить: – Конси, собирайся. Полетели.
Вита рассказывает про резидентов
Я никогда не рассматривал вблизи самолеты такого класса. Да и сейчас ожидал увидеть пассажирский боинг, поэтому мне сложно было скрыть удивление. Нас довезли до трапа, и я увидел бизнес-джет черного цвета с турбинами, расположенными вокруг хвоста. С другой стороны, в самом носу воздушного судна, сквозь угловатые иллюминаторы кабины можно было рассмотреть готовящегося ко взлету пилота. Внутри большая часть поверхностей была из лакированного темного дерева. Элементы интерьера из ткани были мягких бежевых оттенков с цветочным узором. В конце коридора начиналась изолированная комната с кроватью, край которой я видел через приоткрытую дверь. За креслами и парой диванов могло расположиться примерно десять человек. Но сейчас из пассажиров летели только мы с Витой. Стюардесса предложила напитки и порекомендовала во время взлета находиться в креслах и быть пристегнутыми. Только сейчас, видимо, окончательно проснувшись, я вспомнил о том, что боюсь летать. Правильнее сказать, я не помню, каково это – летать. Но даже обрывки воспоминаний юношества о полетах у меня были достаточно тревожными. Я сел в кресло и стал вслушиваться в усиливающийся гул наших двигателей, пока мы выкатывались на взлетную полосу. В нервозном ожидании я застегнул ремень, а потом затянул его еще туже. Но Вита проигнорировала предложение стюардессы и первые десять минут от начала разгона провела в телефоне, лежа на диване и закинув ноги выше головы на спинку. В это время в моем иллюминаторе пейзаж аэропорта сменился видом на ближайшие жилые кварталы, утопленные в деревьях, а позже и вовсе стал напоминать бескрайние полотно из белоснежной ваты. В один момент гул двигателей стал почти неслышным, и мы прекратили бесконечно ускоряться, отчего я почувствовал себя как при падении на американских горках. Яркие пятна облаков так ослепляли, что без боли можно было смотреть только на поверхность крыла. Разглядывая его несколько минут, я подумал, что его кончик стал трястись сильнее, и, чтобы не начать паниковать, я перевел глаза на Виту. Она, все в той же эксцентричной позе, без передышки печатала полотна сообщений. Мне хотелось отвлечься от страха полета, и я обратился к ней с давно назревшим вопросом: