Кошачья голова - страница 14
– А эта… Ничего не делала? Ты слышала, что она мне сказала?
Сестра сморщилась, побледнела:
– Не знаю. Не всегда. Я ее ненавижу, себя ненавижу. Почему это именно со мной? Что я такого сделала?.. Что она тебе сказала?
– Что плюнула врачу на рукав.
Сестра не успела ответить. Лицо ее немедленно приняло хитренькое выражение, губы утончились, и Палашка гаденько захихикала:
– Дурачина, дурачина! Так ему, так ему! Руку оторвало! Ха-ха-ха! Машиной-то – чик! А вот, а вот, а вот. Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой! А я ему поплювала. Ишь какой, ишь какой. Тпру-у, пру-у. Нет, говорит, никакой Палашки. Вот ему, вот ему! Полежит, подумает, каково ему без руки. Бз-з-з! Бз-з-з! Каково это – Палашки нетути! А вот, а вот, а вот!
– Пошла вон, тварь, – прорычал я тихо, чтобы мама не услышала.
Она же убеждала меня (и себя), что это просто у сестры подростковый кризис, что это все равно наша Алина. И Палашка – тоже наша Алина, поэтому нельзя относиться к ней иначе, чем обычно. Но я отлично знал, что Алина – это Алина, а Палашка – это Палашка. И никогда я Палашку не буду считать за свою сестру. Потому что есть Алина, а есть паршивая икотка.
Не знаю, действительно ли икотка послушалась меня или нарочно затаилась, чтобы насладиться тем, что Алине предстояло услышать.
– Что с ним, Егор?
Это опять была моя сестра. После каждого приступа ее лицо будто теряло все краски, кроме синей и черной. Даже синяки под глазами появлялись, словно ее кто-то отлупил.
Говорить или не говорить? Она все равно рано или поздно узнает. Надо сказать.
– Он в аварию попал. Только я не знаю подробностей, конечно. Эта говорит, что руку оторвало и он в коме.
Лицо сестры сморщилось, но я напрасно напрягся. Она просто заплакала, уткнув лицо в ладони, как самый обыкновенный человек. Как самая настоящая Алина.
Глава четвертая
Как всегда в такой ситуации я ощутил растерянность и полную беспомощность. Вот что мне делать? Частенько я изо всех сил хлопал сестру по плечу с воплем: «Забей, братан!» Сводил все к шутке. Но сейчас это казалось неуместным.
Я все же робко протянул к сестре руку, как вдруг Алина резко подняла голову. Это было темное, хитровато-злое лицо Палашки, не Алинино. Куда только делся его обычный человеческий, живой цвет? Даже аккуратные брови, которые Алина ходила делать в салон красоты, каким-то образом загустели, закустились. И нос заострился.