В комнате стояли две кровати и стол со стульями, большой деревенский сундук. На ночь пол застилали матрацами. Пока был жив дед, бабушка не работала, вела хозяйство. Дед был суров! У него были прокуренные жёлтые усы. Курил он исключительно махорку, делая самокрутки из газеты. Ел только своей деревянной ложкой, привезённой из деревни и щербатой с одного края от длительного употребления. Он и в ход её мог пустить, и я его жутко боялась. Похоже, дед не очень-то меня любил. Я была предоставлена сама себе, обычно играла около барака, а заигравшись, не успевала добежать до помойного ведра. Надо было добежать до подъезда, подняться на второй этаж, добежать до комнаты, которая была в середине барака. Где тут успеешь в три с половиной года! Прибегала с мокрыми штанами, а они были у меня одни на все случаи жизни: голубые, толстые, фланелевые. Бабушка со вздохом их снимала, полоскала и вешала на створки духовки для просушки. Я сидела в ожидании, когда они высохнут, часто подходя и проверяя, не высохли ли, в надежде, что до прихода деда они высохнут. Штаны, как назло, не сохли! Дед входил, бросал суровый взгляд на штаны, потом на меня и говорил: «Ну что, опять штаны намочила, зассыха!» Я в ужасе сжималась.
Моей голубой мечтой того времени был ослепительно белый эмалированный горшок, на котором почти постоянно сиживал, хныча, наш сосед снизу Сашка. Он был младше меня и почему-то всё время маялся животом. Этот фантастический горшок запал мне в душу на всю жизнь. Когда много-много лет спустя я рассказала об этом маме, она вспомнила, что Сашкина мать во время войны работала официанткой в английской миссии, которая была здесь же, на Советской. Оттуда этот роскошный горшок, по-видимому, и приплыл.
Однажды летом около барака свалили кучу свежей металлической стружки. Мне было строго-настрого запрещено к ней приближаться. Куча стружки ослепительно сверкала и играла на солнце всеми цветами радуги. Я, конечно, подошла и взяла стружку в руки и стала её вертеть так и сяк и любоваться блеском. Вдруг стружка как-то мгновенно ввинтилась в палец. Брызнула кровь. Я, плача, пошла домой. Плакала больше от страха, что накажут за непослушание. Так оно и случилось. Стружку вытащили (у меня от неё осталась отметина на всю жизнь), палец перевязали, а меня отшлёпали.