– Барин, Ефросиния пришла! Говорит, звали вы её, – с недовольным видом в комнату вошла Матрёна.
– Звал. Веди девку в дом! – киваю я и говорю Тимохе: – Ну, всё, иди к себе в семью. Что беременную жену бросил, работы нет? Я найду. Завтра приходи, расскажу, что надо делать.
– Да я лучше посижу тут, – упирается Тимоха.
– Ой, пороть надо, испортился паря, – произнес Мирон, невесть откуда появившийся, с двумя зайцами, уже потрошёнными, в руках.
Сижу, развалившись на диване, весь такой из себя барин барином. И тут, смущаясь, в гостиную заходит давешняя крестьянка.
Смотрю на девицу и думаю: – “Ох, не картошку она пришла садить”.
На ней по-прежнему обноски – старое платье в пол, сама она босиком, педикюра и маникюра, как водится, нет, но… голова чистая, коса заплетена, а значит, мылась в бане. И макияж присутствует! По нынешней моде, конечно.
– Это у тебя румяна на щеках? – спросил я из любопытства. – А где взяла?
Не может ведь быть, чтобы крепостная, с такими латаными-перелатаными вещами, разорялась на румяна!
– Так то ж свекла! – обрадованно и бойко ответила девица, будто раскрыла секрет красоты.
Послышалось недовольное шипение Матрены.
Оглядываю красотку ещё раз и понимаю – телосложение у девицы модельное. Грудь – тройка, не меньше, попка округлая, талия узкая. Интересно, я как барин могу с ней сблизиться? Ну не забесплатно, рубль дам, например! На такие деньги много чего купить можно, раз целая овца восемь рублей стоит. Хм.
– Но вечером садить – бога смешить, – удачно рифмую я. – Завтра утром начнем. Вон, вишь, у Зернова мешок картохи купил.
Зернов и правда оставил мне картошки с пуд: мелкой, красной и проросшей. Да мне такая и нужна!
– Так мне идтить? – спросила девица, зыркая глазками.
А глазки хороши! Брови, правда, густоваты, такие не очень люблю, но ресницы длинные безо всякой хрени летуалевской. Ну и голубые глаза, вернее, цвета неба.
– Садись, поснедай со мной, поговорим, скучку мне развеешь.
– А там и баньку можно сообразить! – внезапно произнёс Мирон, неслышно вошедший в гостиную. Спецназовец, как есть!
– Можно и баньку, – расплываюсь в улыбке я и слышу ругань Матрёны в сенях.
– Барин, тут Тимоха вернулся, пущать? – деловито спросил Мирон, очевидно, бывший у меня за мажордома.
– Чё ему надо? – удивился я. – Ну, пусть зайдет.