– Ляг. Ты почувствуешь. Земля сама возьмёт тебя.
– Счастье-то какое. – Дарованный вывернул руку, хмыкнул уже снизу, раскинувшись на подёрнутой дымкой земле, как на шёлковых простынях. – Ты хоть слышишь, как это всё звучит? Точно как в весёлом доме. Девок только не хватает. И…
Что «и», он не договорил – вдруг впился глазами в почти неразличимое теперь небо, задохнулся, раскрыв рот в немом крике, и сразу же обмяк. Белые плечи, крестом раскинутые руки, чёрная земля, рев пламени, поедающего лес.
Адлар закрыл глаза. Земля ликовала. Ликовала настолько шумно, что пробирала дрожь и хотелось натянуть ещё одну пару перчаток. Взлететь в седло, умчаться во дворец, сбежать как можно дальше от раскалённой голодной земли, не оставить ей ни шанса дотянуться. Умом он понимал – уже всё, он уже отдал ей другого, чтобы она впилась невидимыми зубами в его душу, вытягивая жизнь огромными смачными глотками. Адлар одет, обут, ему ничего не грозит – но чем упрямее он цеплялся за эту мысль, тем ярче вспоминал, каково это – когда земля берёт тебя.
Адлару было одиннадцать в тот год. И ему стало всего-навсего интересно, что будет, если не послушаться и снять ненавистные перчатки. Стояла середина лета, в меру жаркого, в меру дождливого, но даже от самой лучшей кожи руки всё равно потели невыносимо и покрывались зудящими красными пятнами. Он тогда подумал – ну, подумаешь, коснётся земли. Подумаешь, тронет её всего-то одним пальцем. Подумаешь.
Земля взяла его и не отпускала три дня – пока мать не взрезала свои руки над алтарем Ташш. Тогда Договор чуть не рухнул – земля плохо приняла чужую кровь, лишь наполовину похожую на ту, которой закрепляли связь. Тут и там вырастали трещины – поперёк дорог, мостовых, под домами и храмами. Неделю птицы сходили с ума и клевали друг друга. Но, в конце концов, всё затихло – земля приняла дар и отпустила Адлара.
А он остался один.
…Небо светлело на глазах. Огонь умирал, опадал наземь тлеющими хлопьями, дым таял в никуда. Адлар стоял, запрокинув голову. Сквозь черноту проступали всё ярче звёзды. Пальцы рассеянно подрагивали, теребили края камзола, пыльного и пропитавшегося дымом до кислого запаха.
Всё было не так.
Он почти поймал какую-то мысль, когда тишину вспорол судорожный, на грани истерики всхлип.
– Можешь одеваться, – лишь мельком взглянув в сторону Дарованного, разрешил Адлар.