– Да, я тебя знаю… Ты сын Иоха Фредерсена… Иоха Фредерсена, отца всех нас…
– Да. Поэтому я твой брат, Георгий, слышишь? Я слышал твой «Отче наш»…
Юноша рывком выпрямился.
– Машина!.. – Он вскочил на ноги. – Моя машина!..
– Оставь ее, Георгий, и послушай меня…
– Возле машины должен быть человек!
– Там будет человек, но не ты…
– Кто же еще?
– Я.
В ответ – недвижный взгляд.
– Я, – повторил Фредер. – Ты в состоянии выслушать меня и запомнить, что́ я скажу? Это очень важно, Георгий!
– Да, – как в трансе кивнул Георгий.
– Сейчас мы поменяемся жизнями, Георгий. Ты возьмешь мою, я – твою. Я займу твое место подле машины. В моей одежде ты спокойно уйдешь. Меня не заметили, когда я пришел сюда. И не заметят тебя, когда ты уйдешь. Только не нервничай, сохраняй спокойствие. И держись там, где туман кипит пуще всего. А как выйдешь на улицу, возьмешь автомобиль. Денег в моих карманах найдется предостаточно. Через три улицы смени автомобиль. И еще раз смени через три улицы. Потом поедешь в девяносто девятый квартал. На углу расплатишься, подождешь, чтобы машина отъехала и водитель тебя уже не видел. Только тогда отыщешь седьмой дом и поднимешься на восьмой этаж. Там живет человек по имени Иосафат. Тебе надо к нему. Скажешь, что тебя послал я. Ждите меня или весточку от меня. Ты все понял, Георгий?
– Да.
Но это «да» было пустым звуком, словно он произнес его просто так, а не отвечал на вопрос Фредера.
Немногим позже сын Иоха Фредерсена, владыки великого Метрополиса, стоял подле маленькой машины, похожей на Ганешу, бога с головою слона.
Он был в одежде рабочих Метрополиса: от шеи до щиколоток синяя холщовая роба, босые ноги в грубых башмаках, волосы прикрыты черной шапкой. Держал руку на рычаге и неотрывно смотрел на часы, стрелки которых трепетали, как намагниченные стрелки компаса.
Мощный поток воздуха обдувал его, складки робы полоскались.
И все-таки он чувствовал, как медленно, перехватывая горло, от безостановочно дрожащего пола, от стен, где свистело пламя, от потолка, который, казалось, пребывал в вечном падении, от толчков коротких рук машины и даже от постоянного напряжения ее блестящего корпуса – отовсюду на него надвигался страх, вырастая до неотвратимости смерти.
Он чувствовал – и одновременно видел сквозь клубящиеся испарения, – как длинный и мягкий слоновий хобот отлепился от груди бога Ганеши и кончик его осторожно, спокойно и безошибочно нащупал его, Фредера, лоб. Он ощущал прикосновение этой присоски чуть ли не как прохладу и боли не испытывал, только ужас. В самой середине над переносицей странный хобот присосался, крепко, почти безболезненно, хотя тонким, прицельным буравом ввинчивался вглубь, стремясь к центру его мозга…