Иох Фредерсен молчал.
– Как по-твоему, – продолжал далекий собеседник, – что́ больнее – проломить голову или вырвать из груди сердце?
Иох Фредерсен молчал.
– Не отвечаешь, Иох Фредерсен? Твой ум тебе изменил?
– Мозг вроде твоего должен бы уметь забывать, – сказал человек у двери, глядя на печать Соломона.
Снова далекий тихий смех:
– Забывать? Дважды в жизни я кое-что забывал… один раз, что эфирное масло и ртуть испытывают друг к другу идиосинкразию; это стоило мне руки. В другой раз, что Хель женщина, а ты мужчина; это стоило мне сердца. В третий раз, боюсь, забывчивость будет стоить мне головы. Я больше никогда ничего не забуду, Иох Фредерсен!
Иох Фредерсен молчал.
Молчал и далекий собеседник.
Иох Фредерсен повернулся, отошел к столу. Сложил стопкой книги и пергаменты, сел, вынул из кармана бумагу. Положил перед собой, рассмотрел.
Листок не больше мужской ладони – ни печатного текста, ни рукописных пометок, только изображение странного символа и какого-то полустертого плана. Вроде бы помечены дороги, похожие на лабиринт, и все они вели к одной цели – к месту, пестрящему крестами.
Он вдруг почувствовал, как сзади к нему приближается вполне явственный холодок, и невольно затаил дыхание.
У виска возникла рука, маленькая костлявая рука. Прозрачная кожа обтягивала хрупкие суставы, сквозившие под нею тусклым серебром. Пальцы, белые как снег и бесплотные, взяли со стола план, забрали себе.
Иох Фредерсен резко обернулся. Оцепенелым взглядом посмотрел на возникшее перед ним существо.
Существо несомненно было женщиной. Легкое одеяние окутывало тело, подобное юной березке, покачивающейся на приставленных одна к другой ступнях. Да, то была женщина, но не человек. Тело казалось выточенным из хрусталя, в котором серебром просвечивали косточки. Холодом веяло от стеклянной, совершенно бескровной кожи. Решительным, чуть ли не вызывающе упрямым жестом существо прижимало красивые руки к недвижной груди.
Однако лица оно не имело. Благородный изгиб шеи поддерживал небрежно слепленный комок. Череп без волос, нос, губы, виски лишь слегка намечены. Глаза, словно нарисованные поверх закрытых век, безжизненно и неподвижно, с выражением тихого безумия смотрели на затаившего дыхание мужчину.
– Будь учтива, моя прекрасная Пародия, – сказал далекий голос, звучавший так, будто говорил спящий дом. – Поздоровайся с Иохом Фредерсеном, владыкой великого Метрополиса!