В жилых комнатах усилиями вездесущей Дуси не угасали камины и было довольно тепло, но вот коридоры упорно холодили ступни даже сквозь кожаные подошвы домашних туфель. Угольных жаровен в этом замке не признавали – чад мог попортить бесценные экспонаты.
Сбежав по винтовой лестнице и глотнув свежего ветра через приоткрытое слюдяное окно, Илай почти приободрился, как вдруг ему в лицо бросилось нечто черное. В первую секунду Илай едва не навалил в штаны, но стоило ему отстраниться, как он разглядел в ночи Гогена – ученого грача Феофана Платоновича. Птица умела носить письма, куда прикажут, и говорить. Правда, знала она всего одну фразу, которую и прокаркала в лицо Илаю:
– Гогенчик хор-роший!
Значить это могло что угодно. Грач проворно приземлился Илаю на растрепанную макушку, свесил голову и клюнул в мочку уха.
– Ай! Сдурел, курятина?!
– Гогенчик хороший! Хор-роший! – и снова клюнул.
– Чего тебе надо?
Грач вспорхнул и, не переставая голосить, понесся по длинному коридору в сторону зала, который Дубравин-старший называл «приемным». Илай решил за ним последовать.
– Чтоб тебя, похлебка летучая, – ворчал Янтарь, шлепая туфлями по каменным плитам. – Пожар там, что ли? Чучело пернатое, ворона недоде…
Он замер. Гоген выписывал круги под сводчатым потолком, а вдоль дальней стены, увешанной гербами и щитами, свесив голову так, что светлые волосы занавесили лицо, медленно двигалась белая фигура. Катерина.
Она что-то шептала.
Илай осторожно приблизился и услышал ее тихий голос:
– Свет мой… Свет… мой…
Кашлянув, чтобы не напугать, он позвал:
– Катерина Андреевна? Рина?
Но она не отреагировала, продолжая, точно зачарованный паук, водить тонкими руками в воздухе.
– Свет мой…
Тогда Илай со всей возможной мягкостью положил ей ладонь на острое плечо.
Она резко обернулась. Белые радужки Рины горели неземным, звездным сиянием, едва не ослепляя его.
– Я чую мой свет! – вскрикнула она, и глаза ее закатились.
Илай успел подхватить обмякшее тело у самого пола и только тогда заметил, что девушка была босая.
– Х-химера… – хотел было выругаться он, как вдруг под сводами зала раздалось гневное:
– Ты что творишь, охальник?!
В распахнутых дверях стояла, уперев руки в бока, Дуся. Можно было не сомневаться – в темноте она видела не хуже геммов.
– А ну, положь барышню, аспид сластолюбивый! – проскрежетала голем, надвигаясь угрожающе быстро.