Я уже встала было из-за стола, чтобы сообщить бедолаге, что его любовница никогда не придёт, что ничего у них не выйдет, как любят говаривать, но в этот момент Кузнечик с грохотом поставил на стол кофе, выведя меня из оцепенения.
Мужчина по-прежнему боролся с последней страницей меню, и вдруг неожиданно мне стало остро жаль его. Все мои представления об изменах были сформированы книгами, большинство из которых писали женщины, а женщины по природе своей категоричны в суждениях и склонны драматизировать. Глядя на этого задумчивого посетителя полупустого бара, я пыталась представить себя на его месте. Что, если жена давно разлюбила его и сама изменяет ему с его лучшим другом? Или он встретил вдруг школьную любовь, как говорится, пробежала искра, но у обоих семьи, дети, обязанности, ответственность? Я пыталась увидеть эту историю его глазами, стать его адвокатом, упирала на то, что он мог оказаться такой же жертвой ситуации, как и остальные её участники. Поняла ли я в тот момент лучше своего отца? Отчасти – да. Но это понимание не принесло мне никакого облегчения.
Дальше следовал столик с двумя мужчинами и женщиной. Все трое громко обсуждали покупку акций какой-то судостроительной компании. С этими всё ясно.
Лот номер три. «Следующий лот», – кричал рыжеволосый старшеклассник-задира, раздающий учебники перед началом очередного школьного года, кричал так радостно, будто доставал подарки из мешка. Женщина через столик от меня, в пустоте, в чёрном, в печали. Острые, отчётливо прочерченные скулы, непозволительно глубоко расстёгнутая рубашка, батарея пустых стаканов перед ней.
Говорят, у каждого чувства своё лицо – с неповторимыми морщинами, выражением глаз, изгибом рта. И вот сейчас, глядя на неё, я поняла вдруг, что так и есть: передо мной сидела чистокровная тоска, без примесей. Разве что щепотка жалости к себе, может. И гуща мыслей, забродивших на самом дне этого котла. Тот самый случай, когда мама с присущей ей серьёзностью напомнила бы, что «каждая рыба гниёт с головы».
По одежде, по повадкам было видно, что женщина приехала издалека, было в ней что-то чужеродное, не вяжущееся с обстановкой, климатом, с самим воздухом. Хотя лицо её и показалось мне знакомым, ни одного предположения, где бы мы могли видеться, у меня не было. Такую трудно с кем-то спутать. Непослушные волосы, чистая смоль, вьющиеся, едва достающие до плеч, неразличимые на фоне воротника рубашки, печной уголь. И выточенное жёсткое лицо – «слоновая кость», написали бы в моих любимых книжках, но я не знала наверняка, тот ли это цвет. И глаза – вороново крыло, самая длинная декабрьская ночь, отцовский утренний кофе. Обрыв, колодец, чернота, яма. Таких глаз я прежде не видела. Они не то чтобы поражали, но завораживали, как завораживает разве только огонь, да и то дошедший до той стадии неуправляемости, когда больше нечего делать, кроме как смотреть, вконец обезумев. Этим я и занялась, прервавшись лишь единожды, когда дверь отворилась и вместе с холодным морским ветром в бар вошла женщина с белокурой девочкой-ангелом. Мужчина в углу (мой завтрашний самоубийца) заулыбался и окликнул их.