Ныне литературный жанр романа столь же непреложный факт нашей европейской христианской цивилизации, сколь и космический корабль или телевидение, каким бы оно ни было. Но кто из нас может представить, что роман нехристианского происхождения, хотя появился в христианской стране и в уже пресловутом XII-м столетии. Дело в том, что произведения в этом жанре писались изначально писались на романском языке (старофранцузское слово romaniz от позднелатинского romanice – на романском языке). Собственно, романский язык в ту пору был в ходу в Провансе и на Юге Франции и служил для катаров и трубадуров своего рода литургическим языком, являясь предшествующей формой провансальского языка. Французский драматург и филолог, член французской академии Франсуа Жюст Мари Ренуар (1761–1836), исследовавший творчество трубадуров, считал романский язык основой современного французского, но его гипотеза не вызвала поддержки со стороны французских ученых и эрудитов. Но Ренуар (Райнуар) естественно видел в трубадурах правоверных католиков, вряд ли связанных с манихейско-катарской ересью. Сюда же должно отнести и песенный жанр романса, короткий музыкальный вариант романа как повествования о Страсти, используемый бродячими жонглерами, вагантами и цыганами для своих выступлений (романсеро – по-испански сборник романсов, песенник).
Теперь несколько слов о происхождении термина романтизм. В обратном переводе на латынь роман назывался liber romanticus, откуда в европейских языках и взялось прилагательное «романтический»: до конца XVIII-го столетия оно означало «присущий романам», а немногим позднее дало название романтизму как литературному направлению. Вот почему, во избежание путаницы и для обозначения того, что относится к средневековым, ренессансным и предромантическим романам, мы ввели понятие романический и обобщающий их концепт – Романика.
Итак, роман, во времена господства Римско-католической церкви являясь зашифрованным повествованием о манихейской Страсти и ее аскезе, разносимым бродячими еретиками, в последующие времена профанировался, послужив прямым каналом для воздействия Страсти на образованные сословия ренессансной и пост-ренессансной эпохи.
Что же касается романтизма, то Дени де Ружмон считает его отголоском, если угодно, отражением через века литературы и искусства XII–XIII-го столетий, связанного с катарами и трубадурами. Конечно, в определенном смысле романтизм есть восстановление прав прежней манихейской Страсти, но уже в смягченном трансформированном виде. Но если катарство и трубадуры являлись полноценным религиозным движением, хотя подчас и скрываемым в недрах официального христианства, то романтизм, смутно помня свое происхождение, лишь притязал на квази-религиозность. В этой связи интересно то, что немецкие романтики не просто интересовались и увлекались католицизмом, но и переходили в римско-католическое исповедание. Очевидно, что романтизму было тесно в рамках евангелическо-лютеранского пиетизма. Романтиков не просто тянуло к более универсальной церковной организации: скорее всего, они по наитию ощущали связь с такими католическими организациями, как францисканский орден, произошедший по сути от патаренов, духовность которого неоднократно рассматривалась исследователями в качестве мистического пантеизма, что сродни романтическому мировоззрению. Но романтизм ушел, став провозвестником социально-политических потрясений Европы в первой половине XIX-го столетия. Страсть и Ночь ярко проявили себя в нем, перейдя затем в иные формы литературы и искусства…