Из-за полумрака, царившего в здании, Ролло потребовалось несколько мгновений, чтобы разобраться в происходящем. Вероятно, в связи с дневным временем свечи не зажигали, а цветные стёкла, хотя и горевшие яркими зайчиками, пропускали не особенно много света.
Это оказался не собор. В обширной внутренней зале подковой стояли несколько рядов скамеек, уступами взбиравшихся всё выше и выше, а на высоте второго этажа периметр обрамлял длинный балкон, секции которого держались на деревянных столбах. А сверху ещё один балкон, один над другим. Шум здесь висел невероятный: балконы были запружены народом, переговаривающимся, смеющимся, спорящим и ругающимся. На скамьях было больше порядка: их занимали серьёзные с виду мужи разных возрастов и в мантиях разных цветов, и большинство из них (те, которые не болтали друг с другом) с вниманием следили за действом, происходящим в середине залы. Там на высоком каменном постаменте со ступеньками стояла кафедра, а перед постаментом – обширный стол, весь заставленный толстенными томами в кожаных переплётах.
Ролло изумлённо покачал головой: не так давно у него на глазах один купец из Абердина выложил за книжку непонятного содержания целых двадцать с хвостиком кернов, а та книжка была вполовину тоньше любого из этих томов. Справедливости ради стоило признать, что не один Ролло в тот момент выглядел олух олухом: все посетители «Льва и Единорога», а их в тот момент было с полдюжины, вытаращив глаза и открыв рты, с изумлением созерцали три стопки золотых монет, таких близких и таких далёких, ибо купец тот явился на сделку с двумя дюжего вида головорезами. Двадцать золотых за стопку листов, покрытых непонятными закорючками – это в голове у Ролло просто не умещалось. Что в книге в принципе может стоить таких денег?
Перед столом изваяниями застыли несколько человек в чёрном, с серебряными цепями на шеях, и все они не отрывая глаз смотрели на Касселя, стоявшего за кафедрой с торжественно поднятой в клятвенном жесте рукой.
– …и клянусь я также, – нараспев громко выговаривал магистр, – что во время лекций или диспутов, которые я буду читать в мантии, одевать митру; посещать все собрания и повиноваться приказам ректора или проктора во всем дозволенном и честном. А также в том, что не буду носить туфель с острыми носами, украшенных или слишком открытых, или укороченное по бокам верхнее одеяние. И я клянусь, что буду соблюдать все новые постановления об объявлении общих собраний, которые издаются деканом факультета канонического права или деканом медицинского факультета, а также в том, что если я узнаю, что какая-либо нация хочет подняться против другой нации, или один человек против другого, то сообщу об этом тому, против кого направлен злой умысел. Я подтверждаю, что мне не меньше двадцати одного года, и я в течение шести лет слушал лекции на факультете свободных искусств, и буду преподавать на факультете в течение двух лет, если этому не помешает уважительная причина. Клянусь также, что в любом состоянии стану защищать специальные свободы и благородные обычаи факультета свободных искусств и привилегии университета. Под страхом лишения степени не буду я разрешать пляски на улице перед своим домом или что-либо неподобающее перед началом лекции. Именами Аира, Великого Судии, и созданных им из самого себя двух своих братьев – Инэ и Белара, клянусь не выдавать секреты университета, защищать и соблюдать освященную обычаем свободу экзамена при святом Этельберте, соблюдать все постановления и приказы о порядке чтения ординарных лекций и проведения диспутов. Всё то время, пока я буду обучать свободным искусствам, я не стану принимать участия в диспутах по чисто теологическим вопросам, таким, которые касаются триединства или развоплощения Великого Судии Аира и его сыновей-братьев. И ежели мне случится принимать участие в диспуте по вопросу, который в равной степени касается и философии, и веры, я буду разрешать его во славу веры и разбивать аргументы, противоречащие вере…