И связь с этим миром и оставшимся на этой жестокой планете родным существом обрывается. Дальше разговоры о том, каким был покойник, кто видел его в последние часы, кто помог ему когда-то в далекие времена, на фоне разлитой по полиэтилену и стекающей на землю крови, головы лошади отделенного от тела, и быстрые движения разделывающих мясо мужчин.
Кайрат не мог больше думать об этом, чем дальше, тем страшнее представлялась сцена. На глаза нахлынули горячие слезы, и, сев на табуретку, оставленную его матерью, после дойки кобылы, он горько зарыдал. Как ужасно, когда забирают твою маму, и еще когда так жестоко с ней обходятся. «Хорошо хоть лошади не говорят по-человечески, как бы я рассказал, что твою маму варят в казане» – думал сквозь плач Кайрат. Но тут он мужественно встал и, сев на корточки обнял жеребенка. Ему как-то хотелось компенсировать такую утрату, ни с чем несравнимую душевную боль. Потом, положив голову на его спину, он тихо проговорил: « С тобой никогда такое не случится, я тебя все время буду защищать, если что с тобой не так, ты мне скажи, я просто не взрослый, поэтому ничего не мог сделать, я вот вырасту, вот если я был бы большой, я бы прогнал этих людей, которые твою маму..» и снова зарыдал.
Жеребенок, ощутив на себе массу его тела зашевелился. Кайрат отошел от него, вытирая кулаком свои слезы. Он стоял возле задних ног жеребенка, а тот невзначай махнул хвостом и полоснул ему по лицу. Жгучая боль пронзила его. Щеки мгновенно покраснели, но Кайрат стоял, будучи рад тому, что хоть так жеребенок выместил свою обиду. Это был некий акт самоискупления за страдания этого существа из-за вторжения в его жизнь людей и лишения его близкого создания. Весь день Кайрат посвятил жеребенку, не отходил от него, то приносил траву с огорода, тщательно выбирая, то помогал ему встать, говорил много теплых слов, то обнимал, то жалел, то старался развлечь его. Белек, в таком раннем возрасте испытавший разлуку со своей матерью, наблюдал за действиями Кайрата. Впервые он столкнулся с таким несчастьем. Он даже перестал чувствовать голод. Ему казалось, что все остановилось, и солнце которое жгло ему глаза и ветви деревьев колыхающиеся, временами стряхивающие пожелтевшие листья, и печь во дворе, всегда выпускающая дым, стояла как замершая. Не видно было и хозяйки, женщины в розовом в мелкий цветочек халате и бледно зеленом платке. Она все время выбегала из дома, руки ее были заняты, то посудой, то еще какой-либо хозяйственной утварью. В редких случаях она выходила с большой тканевой сумкой и квадратным кошельком в руке. Все стояло в безмолвии и лишь один единственный его маленький друг, старался придать этой мертвой тишине жизни, и убеждал его что все изменится, все образуется, и что он будет стоять каменной стеной защищая его.