– И что же она натворила?
– Ты не слышал? – Что-то в голосе герцогини заставило Уильяма посмотреть на нее. – Она умная, расчетливая и безусловно красивая. К тому же совершенно не пытается это скрывать.
«Воистину, чудовищная комбинация», – Уильям облизнул губы. Ему вдруг ужасно захотелось пить.
Вблизи мисс Энн Харрингтон оказалась не столь прекрасна, как расписывала герцогиня. По современным меркам, ей не хватало мягкости: ни тебе покатых плеч, ни пухлых губ, ни очаровательной округлости щек. Она словно вся состояла из острых углов – выразительные скулы, вздернутый подбородок, ключицы, о которые можно порезаться.
Уильям наблюдал за ней из-под полуопущенных век, спрятав лицо за бокалом, и гадал, к какому персонажу должен отсылать ее наряд. Красное платье в греческом стиле с чувственно глубоким декольте намекало на Афродиту, но смущал излишне мрачный оттенок и обруч в темных кудрях. Он представлял собой венок в виде золотых стрел. В форме стрелы было выполнено и кольцо на указательном пальце, кончик которого задумчиво поглаживал ножку бокала, пока она изучала собравшихся – так же, как Уильям изучал ее.
Герцогиня была права: мисс Харрингтон отличалась от прочих. В ней не было нежности и невинности, не было восторга от явно удачного бала. Когда она повернулась к нему, Уильям заметил в почти черных глазах смесь усталости и сочувствия. Но эти эмоции скоро сменились удивлением и… насмешкой?
– Мне казалось, в высшем обществе не принято столь откровенно рассматривать леди, – у нее был приятный голос, который не портила даже легкая хрипотца. – Тем более, если вас как следует не представили.
– Почему вы думаете, что мы не были представлены?
Она повернулась к нему и отставила полупустой бокал.
– Вас выдало любопытство. Те, кто меня знает, смотрят иначе.
– Как же? – вежливо поинтересовался Уильям.
– О, по-разному. Я привыкла к презрительным взглядам, к раздраженным, порой – к праведно возмущенным. А когда никто не смотрит – к завистливым: многие полагают, что у меня есть свобода, им, к сожалению, недоступная.
Если мисс Харрингтон и была свободна, то прежде всего – в изъяснении своих мыслей. Ее прямолинейность обескураживала, но, признаться, и освежала. Заинтригованный, Уильям вслед за ней отодвинул бокал в сторону: он хотел сосредоточиться на беседе.