Если бы вместо приручения Пятницы, уводящего немного в сторону модной тогда колониальной политики, Робинзон повстречал покладистую людоедку, они бы основали на острове Англию, и возвращаться домой не имело бы смысла. Однако и наличные данные говорят, что наш Адам ни на милю не покидал цивилизованное отечество (один человек здесь общество в его жизнестроительной функции), что каждый лавочник, клерк, молочник, рудокоп и фабрикант вправе считать себя Робинзоном. То же чувство доступно любому из нас, запертому на необитаемом острове своей работы, семьи, голода, болезни, богатства, – словом, не имеющему лучшего выхода, чем спасительный эгоизм, чем инстинкт самосохранения, заставляющий сражаться за развитие нашей личности в пределах камеры и мироздания.
Героя Дефо предохраняет от пошлости, а роман его от скуки – альтернатива жизни и смерти, производительности и одичания, между которыми колеблется судьба Робинзона. С другого конца, нежели Свифт, Дефо передвинул шкалу интересного в среду обыденных предметов и действий, занимательных лишь в результате избранной автором точки зрения – необычной технической трудности их исполнения, изготовления. Он показал, что разводить огород, шить одежду, строить стол – в высшей степени удивительное и ответственное занятие, исполненное препятствий, ловушек и хитроумных преодолений, напрягающих сухопарое тело сюжета. Когда на хлебное зернышко, как на карту, поставлена жизнь, произрастание несчастного злака достигнет остроты детектива…
Книги нас манят к свободе, зовут в путь. Но как нам постараться выжить, никуда не уплывая, не сходя с места, в клетке, – этому учит «Робинзон Крузо», самый полезный и жизнерадостный, самый добрый роман на свете.
– Собачье мясо полезно лагерному человеку.
У кого табачок – у того и праздничек.
(Пословица)
– На воле человек тоже слабнет.
– У меня только арматура осталась. И шкура.
– Я более-менее одет.
– С конфиксацией имущества.
– Я тоже, говорю, с животного мира, от насекомых произошел. Но я знаю – кто рыжий!
– Они еще пожалеют, что меня не убили.
– У каждого есть что-то возлюбленное. А больше всего я любил холодец с хреном!
– Смотрю на дверь и не верю: за дверью – свобода.
– Спрашиваю за Самару: что там нового? какие камеры знаешь? Сам-то я в Самаре только в тюрьме бывал.