Я копался в груде мусора. Ветерок развивал мои локоны, а солнышко пригревало так, будто пыталось меня усыпить. То и дело, присевши на корточки и задумавшись, я клевал носом и лишь омерзительный запах гнили, что сочилась из под каждого камня, не давала мне уснуть окончательно. Дюшес и Земира рылись рядом, в поисках плесневого хлеба и кажется что-то нашли. Но не сумев честно разделить добычу поровну, начали драться у всех на виду. Да, на свалке кроме нас было море народу: собак и детей гуманоидов. Они с интересом наблюдали за драками и всегда были не прочь полаять в поддержку оппонентов. Так веселились мы с тех пор, как перебрались из глубины леса обратно к чертогам города. С тех пор, как лес перестал укрывать нас от людей, ведь и нас он считал людьми. Да и к собакам он теперь относился иначе, будто те боязливые прихвостни, которые только и ждут, что бы люди снова их приручили. И хотя Том остался в чащах, как и другие собаки: отстаивать свою принадлежность к дикой природе. Нас и Диких Псов, а так же Верхушек Хвостов, вместе с лазутчиками: поселили на опушке, что разрослась прямо на городской свалке, отбирая хороший кусок земли у людей. Мне было уже девять и я мог хорошо говорить и по человечьи, и по собачьи. Улавливал запахи и звуки за несколько миль, а разглядеть мог не хуже орла, поэтому без труда обнаружил, что в наших краях у свалки зачастили лесорубы. Дикие псы гнали их прочь, но те не давали нам покоя. Копаясь в мусоре, я то и дело вспоминал те дни, когда мы жили в гармонии с природой и она укрывала нас от невзгод. Всегда прятала в своих ветках или траве. Но с тех пор прошло немало дней и Земля, помогающая мне когда-то ходить, больше не бубнила, а лишь тишиною отзывалась от недр. Приникши ухом, я мог за много миль услышать приближение чьих либо шагов, что очень помогало нам. Но вместе с тем, я безумно скучал по своему детству, когда ещё был способен различать миллионы голосов природы. Мы повзрослели так быстро и наши непокрытые шерстью тела, прикрывала краденная одежда, напоминающая лесу лишь о горе, что наживёт она, оставив нас в своём доме. А мы не злились на него. Мы оставили чащу для разъярённых медведей и диких косуль, что бы те не боялись родить детей.
***
Я выглядел как человек. В душе я был пёс конечно и сын Императора, но внешностью все больше становился похож на того англичанина, что был мои биологическим отцом. Наши матери больше не ваяли нам хвостов. Было незачем. Научившись говорить, мы то и дело лепетали по человечьи и заставляли собак навострив уши, лишь ждать когда истинная наша натура проявится. Но мы были псами. Душа собаки настолько укоренилась в нашем сознании, что если бы представилась возможность выбора, мы бы непременно предпочли тело пса. Поэтому я, найдя клоки шерсти, теперь уже сам ваял себе уши и хвост. Подолгу роясь в мусоре, я то и дело находил интересные приспособления для вычесывания волос, бритвы да ножницы и прочие людские причиндалы. Аккуратно начёсывая хохолок на макушке, одевал свои собачьи уши. Мои человекообразные братья и сестры так же безвозвратно были преданы собачьему образу жизни и думать не хотели, возвращаться в деревни. Потому, что теперь у нас был огонь. Зимними вечерами, мы собирались у костра, скармливая ему разложившиеся части животных и старые гнилые тряпки. Мы хоть и жили на свалке, но неустанно заботились о ней, перерабатывая отходы. В отличии от людей, что жили чуть поодаль, в тёплых домиках и лишь засоряли опушку леса; мы заботились о деревьях, пробивающихся из земли и желающих родится на этой свалке. Потому и лес, сжалившись над нами, через какое-то время одарил опушку сочной черникой и грибами. И конечно же мерзкие люди прознали о ней.