Солнечный луч, неведомо как пробившийся сквозь царицыны облака, блеснул в золотой пуговице.
– А ты, Иван, – Гнева вернулась к лавке, села рядом; пахну́ло от неё пряным, неземным, зимним, – в болото стрелу пусти.
– В болото? – оторопел Иван. – Какую девицу я на болоте сыщу?
– Никакую не сыщешь, – шепнула царица, и почудилось, что молния змеится по мраморному лицу. – Только лягушку там и найдёшь. Привезёшь во дворец, покажешь. Кто ж тебя на такой женит? А нет жены – какой тебе трон? Будешь в покое жить, братьям преград чинить не станешь. Сам знаешь, Ратибору трон куда больше впору.
– А если батюшка новую стрелу пускать велит?
– Стрелы огненные-родниковые не в один день делаются. А за то время мало ли что случиться может.
Какая царице выгода, спрашивать не требовалось. Старший сын из наследников долой – вот и путь на трон открыт среднему.
Иван оглядел покои: серебро, перлы[35], высокие свечи.
Прохлада да тишина.
– Согласен?
Ледяной лаской веяло от царицы. Злословили про неё, мол, в корчаге с мёдом, из которой царя потчует, нож держит, чтоб лезвие медовой сластью пропиталось и резало б потом, боли не оставляя. Иван посмотрел в царицыны очи, тинные облака: врёт, не врёт? И глянула из них вечность морозная, серая, растянутая в века, с долгим полем под дальним небом.
– На дорогу дадут тебе серебра, дадут хлеба. Конём одарят.
– Что ж не упреждаешь, матушка, чтобы батюшке не проговорился? – усмехнулся Иван.
Царица провела пальцем по губам. Сверкнул прозрачный ноготь – Ивану свело рот, будто иглой зашили.
– Зачем упреждать, коли сам не скажешь? Как подумаешь о таком, уста и замёрзнут, будто княжну ледяную поцеловал. – Смех царицын снежными искрами сыпался. Опустила руку, и по губам словно ладонью ударили: горячо стало, больно и солоно. – Иди. Перо в твоей стреле особое будет, алое, не дивись. С ним мимо болота не промахнёшься.
Иван, не оглядываясь, вышел из горницы. Сбежал по крутым ступеням до чёрного двора, до зелёной травы, до сырой земли.
Упал в усталую мураву, сжал в кулаках стебли. Зарылся лицом в тихие запахи – тут тебе и ягода поздняя, и осень ранняя, и птахи певчие, и золотые цветы, – и затих. Долго ли, коротко ли, перекатился на спину, с тоской посмотрел на высокие окна в тесной горенке под самыми шлемами-куполами. Сколько зим минуло, а помнилось отчётливо, будто намедни