Я решил дать ему денег, но пойти вместе с ним: боялся, что он все-таки все пропьет. «Черт, еще один день придется прогулять» – подумал я.
Несколько часов мы рыскали по всему городу в поисках лекарств, и я про себя проклинал вчерашний день и себя за свою глупость. Только к обеду мы были в больнице. Врач без обиняков сказал, что девочка очень плоха.
Иван Николаевич, бледный и растерянный, забормотал:
– Ну, идите, идите, сделайте что-нибудь. Я же принес вам… Не дай бог… не дай бог… Можно мне к ней пройти?
– Нет, нельзя.
– На одну минутку хоть. Я туда и обратно.
– Ну, хорошо, только на одну минутку. Пойдемте со мной.
Машина палата была четырехместной. Там весело болтали о чем-то выздоравливающие девочки. Маша лежала на спине с закрытыми глазами. Ее маленькие ручки были поверх одеяла, одна из них была привязана к дощечке и в нее была воткнута игла из капельницы. Дышала она часто и тяжело. Как только мы вошли, детишки притихли, и Иван Николаевич вдруг сказал, чуть не плача:
– Маша, это я, твой папа.
Неожиданно Маша открыла глаза. Они были какие-то неестественно умные, ясные и все понимающие для маленькой девочки.
– Пап, ты не волнуйся и не переживай очень, когда я умру. Я ангелочка видела, и он сказал, что у меня все будет хорошо, и я улечу с ним.
У меня по спине забегали мурашки.
– Что ты доченька, – запричитал Иван Николаевич. – Мне доктор сказал, что ты скоро выздоровеешь, а потом мы с тобой пойдем в цирк, в луна-парк, на каруселях будем кататься. Главное, ты выздоравливай, и все будет хорошо.