– Похудел однако… – сказал Иван Филиппович, вспомнив, что в таких случаях начинают с погоды и вопросов здоровья.
– Поджарый конь больнее бьёт. – ответил на это Савелий.
– Энто да. – согласился отец.
Разговор вроде бы завязался и Савелий спросил.
– А что соседи, все живы? Мы встрели тут Нила.. Так он говорит: – «многие поумирали»…
Иван Филиппович лукаво оглядел сына.
– С какой целью интересуемся? – оживившись от неожиданной темы, спросил он – Уж не о дочке ли Григория Игнатьевича.. – и увидев, как смутившись, покраснел Савелий, добавил – Жива твоя Настя. Куды ж ей деться. Расцвела, что твоя роза в саду. Вечером в гости позову отца её.
Хлопнула дверь, в хату влетела Евдокия Черкашина и с порога запричитала.
– Вернулся сыночек! Я как сердцем чуяла – приедет. Ой! А похудел то, похудел!
Она заплакала, обнимая сына и обернувшись к мужу вопросила.
– Ведь правда Иван? Кожа да кости! Ну ничего, я тебя быстро поправлю.
Она сняла полушубок, и излучая решимость, схватилась за ухват и полезла в печь.
– Сейчас я тебя накормлю. – сообщила она вытаскивая из горнила увесистый «чавун».
Быстро и споро Евдокия соорудила на столе угощение: в центр поставила котелок, а вокруг плошки с солениями и квашенной капустой. Достав из полотенца хлеб, она, по- мужски нарезала его большими ломтями и подала сначала хозяину, потом Савелию и Саньке, а уже затем – себе. Помолившись, молча поели, после чего Евдокия убрала посуду, уселась напротив сына и приготовилась слушать о походе на «басурман».
После обеда Сашка, по указке матери, зарубил двух кур и вместе с отрубленными головами отнёс их в дом. Евдокия, приняв от него тёплые тушки, приступила к созданию ужина. Под её руками задвигались, словно ожившие, котлы и котелки, вспыхнула жарким огнём печь и от этой праздничной суеты дом наполнился ощущением радости. Отец сходил в сарай, нацедил четвертную бутыль чихиря, потом, вспомнив про Савелия, подумал и добавил ещё одну. Молодое вино блестело, переливалось перламутровыми блёстками и пахло божественно. Иван Филиппович приложился, сделал большой глоток, и крякнув от хмельного вкуса, понёс одну из бутылей в хату и поставил её на лавку. Затем отправился за следующей. Вытащил вторую бутыль на свет божий, закрыл сарай на замок и вернулся в дом, где застал Сашку подозрительно вертевшегося возле лавки. Получив подзатыльник Сашка отошёл к печке. Там он извлёк из висевших на стене ножен кривой нож, сел на приступку и начал стругать деревянную заготовку. По задумке из неё должна была получиться красивая ручка для кнута с головой собаки. Но спокойно заняться творчеством ему не дали – мать, увидев сына сидящим без дела, послала его за водой. Так уж завелось, что в казацких станицах, сидеть праздно могли лишь древние, выжившие из ума старцы и младенцы, ещё не вошедшие в ум. По тому же негласному закону, Савелия никто не трогал: гость мог три дня ничего не делать в доме.