Выйдя на улицу, он обнаружил, что людей почти не было. Огромная толпа рассосалась по территории и теперь напоминала больше не стаю муравьев, а маленькие лужи на земле. Кто-то сидел и безмолвно смотрел вдаль, переваривая всю полученную информацию, как это делал только что Михаил. Кто-то утомился и прилег передохнуть прямо на траву. Большинство же объединились в маленькие группы и о чем-то совещались, что-то обсуждали. Нетрудно было понять что. Не каждый день тебя учат истине. Именно потому такой взрыв и произошел. Кроме того, в амфитеатре нельзя было это все обсуждать, а значит, вся накопившаяся энергия вырвалась на улице и превратилась из мыслей в речь.
Михаил хотел было к кому-то присоединиться, но, привыкнув вести затворническую жизнь, он особо не стремился заводить новые знакомства. Он сам недоумевал, что некоторое время назад интересовался, как зовут людей, которые сидят рядом. По всей видимости, его потерянность и запутанность взяли верх над философскими концепциями одиночества. Короче говоря, главный герой, лениво переставляя ноги, понемногу вслушивался в то, что говорят люди. Ни к кому он не хотел подходить, однако он услышал, как его подозвали. Это был явно знакомый голос. Михаил остановился, обернулся и обнаружил, что это был Валентин. Миша кивнул, давая понять, что сейчас подойдет к ним.
«Ну слава богу, можно будет хоть с кем-то поговорить», – подбадривал сам себя он по пути.
– Ну, здравствуй, – начал диалог Валентин. – Теперь можно не переживать, что за нами глаз Божий будет следить, – пошутил он, намекая на вынужденную тишину в здании.
– Приветствую вас, – улыбаясь, проговорил Михаил.
– Я бы на вашем месте так уверенно не говорил, – включился в разговор собеседник Валентина. – Бог всегда и везде, а потому Он слышит сейчас вас и то, что вы над ним насмехаетесь.
– А знаете, где еще постоянно за вами следят, за каждым вашим шагом? – спросил у него Валентин. – Правильно! В тюрьме. Потому я и говорил о том, что единственная жизнь, которая у нас есть, истинная, была до того, как мы сюда попали. Пусть даже там мы и были под наблюдением Господа, но жили-то мы так, как хотели. Мы могли быть святыми и следовать всем заповедям, а могли наплевать на все это с высокой башни, – на этих словах его голос возвысился, а сам он обвел рукой открывающиеся им просторы, – и делать все, что мы хотим. Могли грешить, не забывая про свою человечность, которая корнями уходит в животное начало.