«Да уж» – утвердил я с удивлением. Немного увлёкся с масштабом. Пытаясь сделать буквы как можно чётче и понятнее – я, наверное, случайно стал писать их и больше. И почти всю стену теперь занимал рукописный красивым почерком алфавит и парочку символов. Выглядело интересно, но я сразу же среагировал и попросил тряпку, чтобы не вызывать лишних волнений у окружающих. Хотя себя бы таким поступком я бы испугал куда больше, глянь я на это со стороны. Благо, маркер был вполне смываемый и я быстро управился. Учитель с трудом пришла в себя, посмотрела на меня, затем тихо всхлипнула и, указав мне на руку, убежала, видимо с очередным приступом слёз. Люди слишком чувствительны иногда. На руке у меня всего лишь было написано «Спасибо»
…
Мне даже стало немного жаль бедный Уазик – он весь, сверху до низу, был исписан моим маркером. На колесе было написано «колесо», на дверях «дверь» и так далее. Был бы он живой – наверняка бы обиделся, по ой как многим причинам – сам не люблю, когда меня разбирают по запчастям. Но дело было важное. Где-то под надписью «стекло» появилось:
«А как эта штука двигается?»
Это было трудно объяснить, но я попытался и написал на соседнем, что воздух, при помощи бензина сгорает, машина от этого чихает и на таких чихах она разгоняется, а дальше – куда направишь. Она сказала, что ей, наверное, больно. Но я поспорил и сказал, что машина железная и вряд ли что-нибудь чувствует. А она говорит, что она, например, если так подумать, из бетона и красок. На это я ничего не мог сказать. Я только знал, как и зачем машина двигается. И девочка с синими волосами не стала мучать меня.
Впервые за все время работы заметил в отражении дядьку, который пристально наблюдал за мной. Думал, всё, попал – было за что уши надрать. Но он постоял и ушёл. Может не его машина, попросту. Но в глазах его читалась эмоция уже мне знакомая. От этого, иногда, становится очень грустно. Я бы ведь мог объяснить, что всё это не шалость и не просто так делается. Что есть вещи, которые по-другому не объяснишь, кроме как порчей имущества. Но разве он мне поверит? Расстроится только. А если расстроится – то точно никогда не поймёт. Поэтому приходится с этим мириться. И стараться не вспоминать, что малюешь, всё-таки, на чужой машине.
…
Гуляя по парку – писать было, в общем-то, негде. Это она могла писать на деревьях и на скамейках. А я не мог. Быстро поймают. Поэтому, если она о чём-нибудь спрашивала, в такие моменты ответ часто приходилось писать на руках, на ногах и теле. Что удивительно, мне даже не приходилось ничего стирать – оно само потом пропадало. Она говорит, что сама стирает, чтобы я не скрючивался каждый раз. Очень мило с её стороны. Поэтому я даже не отвлекался и в полной мере наслаждался прогулкой. Я по-своему, она по-своему. Это ведь романтично, наверное. Я раньше не гулял по парку с девушкой, болтая обо всём на свете – всегда немного завидовал из-за этого сверстникам. Но не очень сильно. Многие девушки злые. Ужасно злые. И они этого даже не знают. Про парней сложнее. Тут как будто есть непонятный мне общий закон, который я не могу соблюдать, потому что его просто не понимаю. И на меня от души махнули рукой. Все отдельно – я отдельно. И, иногда, поглядывая на эти едкие компашки задумываюсь, а так ли плохо, что я не с ними? И становится как-то спокойнее. А теперь… Я мог наклонится к воде и увидеть там, если у неё есть настроение, стихи: