После занятий, уже в кровати, он рассматривал потолок, по которому скользили то фары, то поднятые ветром макушки деревьев, то лунные отблески от соседних окон, – соединявшие весь этот разрозненный пазл в один, такой же разрозненный, но красивый калейдоскоп орнаментов, так похожих на завитушки в его прописях на кириллице. Эти узоры убаюкивали его, и, не в силах больше наблюдать за их метаморфозами, он засыпал, оставляя недосмотренное на завтра.
В это утро впервые за несколько недель жизни в Берлине на пороге их квартиры появился незнакомый человек. Внешне он был похож то ли на акробата, то ли на шарлатана. Высокого роста, рыжий, с оформленными усами-крючками, в одежде, вычищенной и выглаженной, молодой и с нагловатым взглядом. Но незнакомец оказался всего лишь репетитором немецкого языка.
– Ну что, малец, готов познать самый логичный и поэтичный язык в мире?
– Нет.
– Значит, готов! Ну-ка, покажи свой знаменитый глобус, а я покажу тебе, сколько людей на этом земном шаре разговаривают на немецком!
Володя разочарованно посмотрел на маму, которая выдала его важный секрет – раскрыла глобус какому-то акробату. Анна Юрьевна нервно, с нежной улыбкой мяла руками платье у пояса и покачивала головой, подавая знаки Володе, чтобы тот наконец согласился и пустил в комнату репетитора. Акробат, как и полагается, ловко завладел глобусом, как будто всем миром, на котором продемонстрировал несколько стран, где говорят на немецком. Он насчитал десять, объединил их указательным пальцем в границу стаканом в размер. На что Володя, перевернув глобус влево, отмерил три таких стакана по горизонтали на карте далекой России.
– Но это всего лишь одна страна. А тут целых десять. И в будущем, обязательно, будет еще больше!
Володя отодвинул глобус.
– Только ради того, чтобы Берлин понимал мои слова.
– Ты что, разговариваешь с Берлином?
До школы оставалось два месяца. Володя делал большие успехи в немецком. Как и все детские умы, он впитывал как губка, и длинные, казавшиеся собранными только из согласных слова впечатывались в память, как металлические литеры пропитывают белое полотно пустого листа, навсегда оставляя на нем буквы и символы.
Зима не отступала. Сквозняки – лучшие друзья длинных улиц – свистели и доносили до каждого дома запахи и голоса. Володя кричал им теперь на немецком. Но Берлин не отвечал. Будто ничего не понимал, или не хотел, или, как выражался Акробат, «славянский акцент узнаваем даже в африканском племени акамба». И город не разбирал аукающих протяжных гласных в собственной железобетонной конструкции.