– Клаудия! Хоть на минуту оставь меня в покое, ради бога.
Вот она причесывается за туалетным столиком, я смотрю на нее, на ее длинные прямые шоколадные волосы, которые так и хочется погладить.
– Может, пойдешь к себе?
Вот уже подросла и, сделав всю домашку, залезаю к маме на кровать.
– Привет, мам.
Она встает с очевидным раздражением, я остаюсь сидеть на кровати с раскрытым журналом.
– Почему ты бросила работу в больнице? – спросила я.
– Потому что вышла замуж.
– А после этого ты не думала пойти в университет?
Она хотела что-то сказать, но промолчала.
– Папа тебе не позволил?
– Нет, дело не в этом.
– А в чем?
– Я его даже спрашивать не стала.
– Тебе уже расхотелось?
– Нет, не расхотелось.
– А почему тогда ты не попыталась?
Она закрыла журнал. «Ола», на обложке – Каролина Монакская в праздничном платье без лямок, на ней ожерелье, серьги и диадема с рубинами и бриллиантами.
– Потому что родилась ты.
Она встала и вышла в коридор, я пошла за ней.
– А почему у тебя нет больше детей?
– Еще одна беременность? Еще одни роды? Еще один постоянно рыдающий младенец? Нет уж, с меня хватит. И потом, ты мне и так достаточно подпортила фигуру.
– Если б можно было, ты бы не стала меня рожать?
Она остановилась и посмотрела на меня:
– Ох, Клаудия, я же не такая, как моя мама.
Мой день рождения приходился на длинные каникулы. Я родилась в День независимости, когда в центре устраивали парады, а люди уезжали из города на финки или на побережье. Единственное, что нам оставалось, – это отметить по-семейному, и мы пошли в ресторан.
Мама, как всегда, стала вспоминать беременность. Огромный живот, опухшие ступни, как ей не спалось по ночам и хотелось в туалет каждые пять минут и как она не могла встать с постели. Схватки начались за обедом. Это было самое ужасное, что ей пришлось пережить. Папа отвез ее в больницу, и там она промучилась весь день, всю ночь, а потом еще целый день до самой поздней ночи, и все это время ей казалось, что она умирает.
– Она родилась вся страшная, синяя. Ее положили мне на грудь, и я, дрожа и плача, подумала: все мои муки – ради вот этого?
Мама расхохоталась так сильно, что стало видно ее нёбо – глубокое и исчерченное параллельными полосами, как ребра умирающего от голода.
– Самый уродливый ребенок в больнице, – сказал папа.
Они с тетей Амелией тоже рассмеялись, показав язык, зубы и недожеванные остатки еды.