Адель высунула из-за завесы, прикрывавшей дверной проем, обнаженную белую руку и взяла из его рук чашку. Она сказала ему, что он bon garçon[21], и слова эти были вполне искренни. Робер поблагодарил ее и вернулся к Дому.
В этот момент на территорию пансиона вошли влюбленные. Они склонялись друг к другу, точно черные дубы над морем. Под их ногами не чувствовалось земли. Эти двое вполне могли бы перевернуться вверх тормашками, столь уверенно ступали они по голубому эфиру. Дама в черном, тащившаяся вслед за ними, выглядела чуть более изнуренной и бледной, чем обычно. Миссис Понтелье и детей видно не было. Робер вгляделся в даль, ища их призрачные силуэты. Они, несомненно, не явятся до самого ужина.
Молодой человек поднялся в комнату матери. Это помещение, все составленное из причудливых углов под странным наклонным потолком, располагалось наверху, под самой крышей Дома. Два широких мансардных окна смотрели на залив, охватывая всю его ширь, насколько доставало человеческого глаза. Обстановка комнаты была легкая, свежая и практичная.
Мадам Лебрен деловито строчила на швейной машинке. На полу сидела маленькая чернокожая девочка и руками приводила в движение подножку. Креольская женщина не подвергает свое здоровье опасностям, которых можно избежать.
Робер пересек комнату и уселся на широкий подоконник одного из окон. Затем достал из кармана книгу и начал энергично, судя по четкости и частоте, с какой он переворачивал страницы, читать. Оглушительно грохотала швейная машинка – громоздкое устарелое устройство. В перерывах между строчками Робер и его мать вели бессвязный диалог.
– Где миссис Понтелье? – спросила женщина.
– На пляже с детьми.
– Я обещала одолжить ей Гонкуров. Не забудь снести книжку вниз, когда будешь уходить. Она на книжной полке над маленьким столиком.
И на протяжении следующих пяти – семи минут – только «бух, бух, бух, бам».
– Куда собирается в экипаже Викто́р? – поинтересовался Робер.
– В экипаже? Виктор?
– Да, там, перед домом. Кажется, он надумал куда-то ехать.
– Позови его.
Бух, бух!
Робер тут же издал пронзительный свист, который, вероятно, был слышен даже на пристани, и уверенно констатировал:
– Он и головы не поднимет.
Мадам Лебрен, бросив шить, подбежала к окну.
– Виктор! – крикнула она и, помахав носовым платком, крикнула снова.