Петр взял черный кофе, парочку песочных колец с орехами, бутерброд с сервелатом и свое любимое миндальное пирожное. За чтением «Мыслей буддиста» полтора часа пролетели незаметно, так что затекли ноги. За окнами стемнело, приближался час закрытия кафе; кроме Петра, посетителей не было. «Если бы сейчас начался библейский потоп, он стал бы завершающим аккордом этого вечера», – Петр мрачно покосился на «Полет» на запястье. Уж не забыл ли про него чертов семинарист?
Не успел он додумать эту мысль, как из темноты коридора вышел Никита и с размаху шваркнул портфель на стол.
– Есть что-нибудь пожрать? А то я только завтракал.
Удивленный Петр пододвинул к оголодавшему богослову недоеденное песочное кольцо.
Никита разочарованно поморщился, потом вздохнул и перекрестился.
– Ну что у тебя там? – спросил он, окончив трапезу. – Давай излагай, разберемся и разбежимся.
И Петр начал излагать.
Он честно хотел уложиться в десять, в крайнем случае пятнадцать минут, как они и условились. Но, конечно, увлекся. Вопрос обращения к моменту священного времени, то есть к конкретному историческому событию, которое случилось две тысячи лет назад, был в сфере его научных интересов. Штудировал источники он исключительно из любознательности и до разговора с Максимом Павловичем считал свою работу на философском факультете (в прошлом – факультете научного атеизма) идеальной и новаторской.
Никита молчал, смотрел в пустую тарелку и полусонно кивал, как экзаменатор после трех часов в приемной комиссии. Петр поостыл, поскорее скомкал лекцию и, предварительно уточнив, деловито записал ФИО, курс и факультет нового знакомого для ссылки на информанта. Пусть Никита не проявил особого интереса к его изысканиям, так даже лучше. Зато не внес никаких поправок в его слаженную, идеальную теорию. Формально задание выполнено, практическая часть дополнена, – чего еще желать?
Уже собрались расходиться, как в обычной болтовне случайно обнаружился удачный поворот – Никита оказался выходцем из старообрядческой общины.
Петр недоверчиво ахнул:
– Да ты что! Ты, наверное, сможешь мне рассказать сразу о двух традициях? Не против, если я еще поспрашиваю? А как же ты, – он осекся, – старообрядец, а учишься в никонианском вузе?
Никита лишь страдальчески поморщился, смирившись, кажется, с оригинальными научными порывами нового знакомого.