Обо всем этом она обмолвилась Арсению всего раз, когда просила не приходить. И следом раскаялась: раз болит, значит, живо. На словах Катя этого не подтверждала, ведь даже из клочка надежды Арни вполне мог сплести веревку, которая опять связала бы их вместе. Он не хотел видеть того, что отныне это будет противоестественно. А Катя знала: между ними всегда, подобно посмертной маске, будет лежать слепок того самого дня, окаменевший уже до такой степени, что ни у Арсения, ни у них вместе уже не хватит сил разбить его.
Ей неприятно было признавать, но ранило еще и то, что авторство принадлежало Светке. Самой незначительной изо всех женщин, кого Катя знала.
«Ты приравнял меня к абсолютному нулю…»
Но Катя считала недостойным так думать о человеке.
И ни с кем не говорила о Светке, только прислушивалась к тому, как то и дело просыпается желание ударить ее изо всех сил, чтобы та почувствовала хоть отголосок той боли, от которой им с Арни уже хотелось выть в голос. Деться от нее было некуда, и потому Катя уверяла: нужно освободиться друг от друга, чтобы страдание хотя бы не удваивалось. Какой же больной не ждет хоть незначительного облегчения? Лишь бы наконец продохнуть. Улыбнуться. Почему-то Арни отказывался хотя бы подумать об этом…
Уехать – это было самым простым, что могло прийти в голову. Но Катя потеряла в последнее время слишком много, чтобы лишиться еще и города, который никогда не собиралась покидать. Если только ради домика на море…
Однажды она додумалась до пластической операции… Тогда Арсений просто не узнает ее. Поищет и перестанет… Кате не жаль было пожертвовать лицом, хотя оно ей нравилось. Но все эти выходы были односторонними: любой из них освободил бы Арни, но не ее саму. То, что поселилось в ней, невозможно было удалить хирургическим путем.
Может, сосредоточенность ее поисков слишком бросалась в глаза… Или ведовство, заложенное природой в ту женщину, что оказалась рядом, было сильным настолько, что позволяло читать мысли… Так или иначе, но Лилия Сергеевна однажды заговорила с ней, будто продолжила некстати прерванный разговор.
– Ты же знаешь, – сказала директор, рассеянно оглядывая их цветущий жизнью салон, – если можно приворожить человека, то можно и наоборот.
Катя замерла, стиснув ручку новенькой лейки: «Неужели я разговаривала сама с собой?!»