Я открываю дверь холодной и напряженной рукой и делаю шаг внутрь. Автоматические лампы освещают чистые холсты на стенах.
Мама часто спрашивает, где я прячу свои картины, но она никогда не заставляет показывать их, поэтому они лежат в шкафу, где их никто не найдет.
Я не готова, чтобы кто-то увидел часть меня.
Эту часть меня.
Потому что ощущаю тьму, клубящуюся вокруг. Испытываю удушающее желание позволить ей поглотить меня, сожрать меня изнутри и просто очистить от всего.
Пальцы дрожат, когда я беру банку с черной краской и разбрызгиваю ее на самый большой из имеющихся холстов. Она пачкает все вокруг, но я не обращаю на это внимания, беру еще одну банку и еще одну, пока все не становится черным. Затем достаю палитру, красные краски, художественный нож и большие кисти. Не задумываясь, наношу смелые мазки красного, а затем закрашиваю их черным. Чтобы добраться до самой высокой точки холста, приходится использовать лестницу, передвигая ее от одного края к другому. Работаю так в течение, кажется, десяти минут, хотя на самом деле прошло намного больше времени. Когда спускаюсь с лестницы и убираю ее, то кажется, будто я сейчас рухну.
Или исчезну.
А может, просто вернуться на тот утес и позволить смертоносным волнам довершить дело.
Я задыхаюсь, сердце в ушах грохочет, а из глаз вот-вот потечет красная кровь, как на картине, которую только что дописала.
Этого не может быть. Этого… просто не может быть.
Какого черта я написала эту… эту симфонию жестокости?
Почти ощущаю его грубое прикосновение к моей разгоряченной коже. Чувствую его дыхание на себе, контроль и то, как он отнимает его у меня. Я вижу его перед собой. Эти мертвые глаза. Такого высокого, как сам дьявол. Присутствие парня ощущается таким мощным. И то, как он пытается отнять у меня все.
Я почти слышу его голос, полный издевки, и непринужденную манеру речи.
Практически улавливаю его запах – древесный и сырой, отчего дыхание застревает в горле.
Мои пальцы опускаются на шею, к месту, где он прикасался ко мне – нет, душил меня, – когда по телу разливается разряд, и в страхе я опускаю руку.
Какого черта я творю?
Случившееся ранее было неясным, тревожным и вовсе не должно описываться с такими грубыми подробностями.
Я никогда раньше не рисовала ничего столь масштабного.
Обхватив себя руками, я едва не корчусь от острой боли.