Он начинал будничные расспросы: «Где была? С кем? Почему не отвечала на звонки?»
Она отвечала. Всегда одинаково. Он выучил все ответы и все равно спрашивал, не мог не спрашивать.
В конце допроса произносил фразу, в которой из года в год не менялось ни буквы, ни интонации:
– Почему же мне кажется, что ты врешь?..
Потом он обычно поднимался и уходил из кухни. А она, пожав плечами, допивала в тишине, телевизор она выключала, свой кофе.
Но однажды, когда он в очередной бесконечный раз произнес свою неменяющуюся фразу, она остановила его:
– Хочешь, я поклянусь, что отныне всегда буду говорить тебе правду?
– Чем поклянешься? – не оборачиваясь, но остановившись, спросил он.
– Жизнью дочери.
Дочь сидела у нее на коленях и ловила бегающих по экрану телефона мышей.
Он молчал и не поворачивался.
– Хочешь, я поклянусь жизнью дочери, что буду отныне говорить тебе только правду?
– …И ничего, кроме правды, – едко закончил он за нее.
Одежда его в одно мгновение словно вымокла холодным потом.
– Хочешь?.. Только правду… Всегда… Здоровьем и жизнью дочери…
Он стоял, и ему казалось, что она должна видеть, как вдоль его позвоночника, скрытого частично майкой-алкоголичкой, по шее, щекам, затылку бегают мурашки.
– Нет, – сказал он. – Не смей. Ты чудовище.
– Я всего лишь хочу поклясться, что отныне буду говорить тебе только правду.
Дочь выключила телефон и откинулась на грудь матери. Подняла руки, обняла ее сзади за шею.
– Нет. Не клянись. Не надо. – Он ушел по коридору и исчез за поворотом.
– Не надо! – донесся его отчаянный крик.