Боль, будь то физическая или душевная, способна изменить человека до неузнаваемости. Кто—то ожесточается, кто—то, наоборот, проникается благодарностью к тем, кто остался рядом в трудный час. Командир, прежде славившийся жестокостью и беспощадностью к своим солдатам, теперь, съедаемый муками совести, плакал навзрыд. Дедушка рассказывал, что глаза Зигмунда часто наполнялись слезами, когда он смотрел на бойца, который вот уже три дня проявлял к нему столько милосердия. Поначалу он отталкивал Эдварда, становился невыносимым, надеясь, что тот бросит его на произвол судьбы. Но Кесслеры никогда не бросали начатое дело на полпути (эти слова следует произносить с нескрываемой гордостью!). И Эдвард не сдался.
На четвёртый день состояние Зигмунда резко ухудшилось. Видимо, был задет жизненно важный орган, или начинался сепсис. Осознавая приближение конца, он попросил:
– Позовите канцеляра.
Командир был последним представителем своего рода. Его мать умерла, когда ему едва исполнилось десять, а отец погрузился в пучину безумия. Ни братьев, ни сестёр, ни детей у Зигмунда не было, а значит, и наследников тоже. Так, после смерти Эриха, Эдвард Кесслер стал владельцем многомиллионного состояния.
– Я помню Вашу историю об Эрихе, дедушка, – отозвался я, всё ещё размышляя над услышанным.
– Это самый явный пример того, как терпение щедро вознаграждается, – подтвердил дедушка, и его слова повисли в воздухе, мерцая гранями мудрости и опыта. В них не было ни капли сомнения, ни тени колебания – лишь непоколебимая уверенность, рождённая годами испытаний и побед.
Я разглядывал его седые бакенбарды, похожие на заснеженные горные склоны, и густые белые брови, согнутые крыльями альбатроса на круглом лице, «парящие» будто над бушующим океаном. Ещё не так давно они вызывали во мне трепет, как, возможно, и у всех остальных, граничащий со страхом, придавая старшему представителю Кесслеров грозный, даже зловещий вид.
Теперь же это был признак мудрости, благородная патина, подчёркивающая задумчивый взор, полный пережитого опыта и глубоких размышлений. Взор, который видел и поля сражений, и роскошь дворцовых залов, и безмолвные знания старинных книг. Взор, который проникал в самую суть вещей, разгадывая тайны человеческих душ.
– Не наследник он, – произнёс дедушка, словно делясь сокровенной тайной, и я, проследив за его взглядом, увидел Ганса, моего брата, погруженного в созерцание канареек. Хмурым, отстранённым взором скользил он по лимонному оперению птиц, беспокойно прыгавших по жёрдочкам в золотой клетке.