– Мичи, я не злорадствую, – мягко ответил я, глядя на её спину. – Мне жалко тебя. Жалко, что ты тратишь время на истерики и на попытку доказать что—то той, для кого ты всего лишь… ресурс для выгодного обмена. – Я постарался произнести эти слова как можно спокойнее, боясь спровоцировать новую вспышку гнева. – Она не отстанет от тебя, пока ты не выйдешь замуж за Максимилиана. И чем сильнее ты будешь её злить, тем сильнее будешь получать за это. Это как замкнутый круг. Ты только мучаешь себя.
Мичи резко села на кровати, свесив босые ноги на пол, и неожиданно обняла меня, крепко прижавшись ко мне. Я чувствовал, как она всхлипывает, как её тело слегка дрожит от затаённых рыданий. Тонкая ночная сорочка не скрывала её хрупкости и того, как сильно она похудела за эти дни.
– Умоляю, скажи, что там происходит? – прошептала она, уткнувшись лицом мне в живот. Голос её был глухим и сдавленным от слез.
– Разве тебе Ганс не говорил? – спросил я, прекрасно зная ответ на заданный вопрос. Судя по её состоянию, Ганс не решился рассказать ей всю правду.
– Га—анс, Га—анс, – с горечью в голосе повторила она его имя. – Мой Га—анс… Видеть его нет желания! – В этих словах была не только обида, но и глубокая боль, словно Ганс предал её самым подлым образом.
– Ты винишь его? – спросил я осторожно, подвигая тележку с завтраком ближе к кровати. – Может, все—таки стоит выслушать его объяснения?
– Он виноват больше всех! – вскричала Микаэла, резко отстраняясь от меня. – Он не защитил меня! – И снова зарыдала, сжимая мои одежду в кулаках, словно пытаясь найти в этом хоть какую—то опору.
Ещё совсем недавно я видел в её глазах лишь холодное презрение. Ещё недавно я был для неё причиной всех несчастий и огорчений. А теперь она обнимала меня, искала утешения в моих объятиях. Но я не чувствовал ни капли её любви, лишь отчаяние и беззащитность. Это было скорее сближение двух одиночеств, чем проявление сестринской привязанности.
– Скажи, умоляю тебя, о чем они говорят? – прошептала она сквозь слезы, снова поднимая на меня полные мольбы глаза.
– Скажу, – ответил я, встретившись с её взглядом. – Но у меня есть условие, – добавил я, и, дождавшись, когда она слегка отстранится, кивнул на тарелку с милькрейсом. – Сначала поешь. Ты же совсем ничего не ела.
Мичи медленно, с видимым усилием, вытянула дрожащую руку и взяла серебряную ложку. Я же, чтобы не смущать её, отвернулся и принялся отодвигать тяжёлые бархатные шторы, впуская в комнату утренний свет. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь тонкий тюль, ложились на пол золотистыми пятнами, разгоняя мрак и создавая иллюзию тепла и уюта.