– Да любит она тебя! – раздраженно вскричала мама Лены. – Просто, этот хмырь, пока ты служил, постоянно крутился возле нее и обработал девчонку. Будь мужчиной, а не тряпкой, иди на вокзал и устрой там разгон, верни ее назад! Он сейчас сидит на вокзале и смеется над тобой!
– Он?! Смеется?! – заскрипел зубами я. – Да я!.. – и задохнулся от злости.
Час ночи. Дремлющий вокзал. Через привокзальную площадь спешил я, разъяренный и очень опасный, за мной, еле поспевая, мама Лены.
– Он тебя еще неучем называл! – доносился до моего сознания голос мамы. – Говорил, что Лене плохо с тобой будет, и ты ей ничего не дашь, и что ты сам не знаешь, чего хочешь.
Шумно и трепетно распахнулась дверь, ведущая в зал ожидания. Где они?..
Спит прекрасная Елена, трогательно склонив свою невинную головку на узкое плечико коварного аспиранта, хищным взглядом стерегущего лакомую добычу. Все проснулись в предчувствии интересной картины. Сейчас прольется кровь! Произойдет страшное убийство!
– Вот они! – радостно кричит на весь зал мама и указывает на обреченных рукой.
Взлетел московский коршун, широко расправил куриные крылья, самоотверженно загораживая тщедушным тельцем проснувшуюся царевну, но где ему справиться с морским дьяволом. Подхваченный железными тисками он беспомощно задрыгал ногами.
– Мама, он убьет Эдика! – испугалась несчастная Лена.
Как она осунулась и побледнела, но все равно ей это только к лицу, встревоженной и любимой…
На Эдике была почему-то разорванная рубашка, и он, ползая, что-то рассеянно искал в привокзальной клумбе. Наверное, большой любитель цветов.
– Сашенька, пожалуйста, не трогай его! – слезно умоляла Лена. – Ты же убьешь его! Смотри, какой он маленький и слабенький! Я люблю его!..
В ту бурную ночь, успокоившись, мы все вернулись ночевать домой, а рано утром я ушел к берегу моря и заплыл далеко-далеко, ныряя, как настоящий дельфин. Видимо, пытался смыть горечь коварства и предательства, и тем самым охладить свой неуемный пыл…
Мрачный восток еще не думал брезжить рассветом, когда я перестал рассказывать и, задумавшись, замолчал.
Алла не мешала мне, она наблюдала за космическим движением в ночном звездном небе и незаметно рассматривала меня, любовалась, наверное, моим греческим профилем. Она, видя большие мускулистые руки, представила себе, как я хватал ухажера возлюбленной и бросал в цветочную клумбу, и ей стало смешно. Но следом, оставляя неприятный осадок, появилась такая назойливая мысль, от которой Алле стало не по себе: я грустный оттого, что так сильно любил и люблю ту неизвестную и, по-видимому, очень красивую девушку, поэтому до сих пор страдаю и мучаюсь из-за той любовной потери.