– Но, Володя, – перебивая его, невольно втягивается в беседу и Марина. – Люди же нормально жить хотят. Не их вина, что они на рынке работают?
– Совершенно с тобою Марина согласен, – говорит тогда ей Куренков. – Согласен. Люди, Марина, не ангелы с крылышками. Понимаю, они хотят жить нормальной жизнью.
Но не до такого же уродства, надо было довести людей и страну. Они, когда – то, как и мы сейчас, мечтали об университетах, институтах. Теперь, зачем им учиться, когда они теперь не учат детей, не лечат людей, не строят станки, самолеты. Заграничными товарами долго не проживешь. Да и несменяемый гарант так говорит. Ну этот, ну, преемник, так называемый, этого «царя» Ельцина. Я с ним тоже согласен в этом пункте: не будет развитие в промышленности, мы даже можем потерять страну. К чему это все? Жить одним днем. Или мы, действительно, не до развитый, а и правда, народ? В свое, стыдно Марина, до сих пор отстоять не можем. Молчим все время. Мы же не немые. Не понимаю, не понимаю, Марина. Строили, строили столько лет наши предки, и на – те… раз… и нет страны – СССР.
– Тебе еще не говорили? – осторожно замечает ему Марина. – Тебе надо, Володя, срочно надо менять профессию. Ты очень, очень ранимо воспринимаешь эту нашу сегодняшнюю жизнь. Как моя мама мне говорит. «Доченька, живи в свое удовольствие, не обращай на происходящее. Уже ничем её не изменишь. Учись, и не думай ни о чем. Мы у тебя есть». Права, она, наверное. Я вот сама… мечтаю по окончании университета, пойти дальше учиться. Поступлю в аспирантуру, потом, если доведется, выйду замуж, рожу ребенка. Не это ли счастье, Володя. А ты… пиши, пиши. У тебя и стиль хороший. Мягкий, деревенский. Ненавязчивый. Правда, правда. Ты, я чувствую, далеко пойдешь. У тебя дар, Володя. Ты умеешь в людях видеть такое, такое… Мне даже как – то страшно. Боюсь я за тебя. Сегодня, правда, как сказать – то… за это ругают… правду писать. Хотя 29 статью из Конституции Р.Ф. никто не отменял. Вот, что удивительно, Володя.
Он, конечно, растерян от таких её слов в его адрес, потому, смущенно приумолк, с волнения стал тереть пальцем кончик своего носа. Затем, все же, сказал, что до этого думал о Марине.
– Ты простишь, Марина, если я спрошу у тебя? Ты, – он сжал кулаки от волнения. Хотя и волноваться, что было. Ну, задаст он свое предположение, о чем он думал, в ожидании её, когда стоял с розами в руке, на крыльце университета.