– Тяжело тебе, Володька, наверное. У меня тут в кармане, ты извини, деньги. Возьми. Тут немного. Всего там пятьдесят тысяч. Мало, знаю. Живешь в общежитии университета?
– Да, папа, – с трудом выговаривает он, в замешательстве, отвечая на вопрос отца.
Да, не такого он отца ожидал сейчас увидеть. Думал он, папа со своей «выдрой», испоганился совсем, а он, даже, ничего еще, выходит. Даже, понимает его, грустит. Глаза ведь его не врут. Они как зеркало, такие же прежние, как в годы юности его. Если бы эти не его отвислые щеки.
– Ты курить начал? – говорит ему отец. Сам он не курил, потому он и удивлен.
– Так получилось, папа.
– Ты только, сынок, учебу не бросай. Ладно. Покурил, пошли. Я сделаю тебе все бумаги, какие ты требуешь. И застрахуем дом. От беды, как ты намекаешь. Не бойся. Без угла ты не останешься. А она, поворчит, успокоится. Жадная она чуть. Понимаю. Не обращай на её характер, сынок. Когда мама твоя была еще жива, говорил ей, дом этот твой.
– Ладно, папа. Пошли. Перепишем. После, я сразу уеду.
– О смерти мамы, узнал ты от Марии Петровны, соседки? Это она тебе написала письмо?
– Да, папа. Она. И завтраком накормила она в это утро. И на кладбище я уже был у мамы.
– Прости, сынок. Я виноват. Не буду оправдываться. Это пустое. Знай. Растерялся я, с этой переменой в стране. Почувствовал себя ненужным. Врать не буду. Помогла она. Вытащила. И вот я теперь, тружусь здесь. Надо чего тебе, пиши. Теперь нас двое только. Держаться вместе нам надо. А ты учись. Хорошая твоя работа. Я сам всю жизнь мечтал писать в газете. Но обстоятельства сложились так. После парт школы, куда мне было еще? Нисколько не жалею, что был коммунистом. Я его не предавал. Трудился. И сейчас тружусь. Бери, бери деньги. Они тебе еще как пригодятся.
*
Вскоре он попрощался с отцом.
Конечно, тот хотел посидеть наедине с ним и в доме. Но как бы он это осуществил, когда эта, побыв чуть в здании администрации, выбежала снова к ним, и молча, грозно сверкая глазами, уставилась на Куренкова старшего, что тот ей, видимо, скажет. С досады тот хлопнул руками по своим коленям, встал, шумно вздохнул, слепо сунул руку сыну, прощаясь.
– Ты, когда собираешься уехать, спросил он еще у сына, явно уже, еле сдерживая, чтобы не накричать на свою пассию.
– Да все, папа, – ответил он, тоже, явно нервничая. – Мне теперь, сам видишь, резона нет оставаться здесь больше. До утра, так уж и быть, переночую дома. Соберу бумаги мамы, фотки, а утром, отправлюсь на станцию. В одиннадцать там, поезд мой будет, до моего города. Ладно, папа. Завтра, думаю, проводишь меня?