Константиныч закрыл сарай, попрощался с соседом и зашел в темный дом. Только у детей слабо мерцало сквозь занавеску окно: сын, как обычно, рубился в игрушки.
"Надо интернет провести: хоть для учебы польза будет… – устало подумал Константиныч, снимая мокрый пуховик. – Но на какие шиши?"
Валька, жена, уже спала, умаявшись за прилавком; последние три месяца на ее зарплату выживала вся семья.
Свет зажигать Константиныч не стал: в доме, где родился и вырос, на тесной кухоньке, где гудел допотопный "Зил", он ориентировался и на ощупь. Есть тоже не хотелось; он зачерпнул кружкой из кастрюли вчерашних щей, через силу проглотил, быстро разделся и лег к жене в теплую постель.
Через час он все еще ворочался с боку на бок; сон никак не шел. Валька спала крепко, как убитая. Ну а он…
Прожитая жизнь дерьмовым кинофильмом крутилась перед глазами. Мать с дедом, отец, вернувшийся с вахты и привезший из города мешок апельсинов. Школа, технологический колледж, где он учился и недоучился; армия, Чечня – и, наконец, одинцовский таксопарк, куда он по возвращению на гражданку устроился водителем, проработал четверть века – и попал под сокращение. Его списали вместе со стареньким "Икарусом" и даже маршрутом, по которому он этот "Икарус" гонял. На смену рассыпающимся деревенским домам приходили ладные дачи и коттеджи с отапливаемыми гаражами: новые хозяева жизни на автобусах не ездили – и Валька с детьми теперь каждый будний день ходила до остановки к трассе через лес два километра, а он – перебивался случайными заработками, редкими грузовыми извозами на УАЗике, да пролеживал диван. В местное такси без своей легковушки не брали, в дальнобои – не брали по здоровью. Охранником идти сутки через сутки – на дорогу да на обеды больше потратишься… Свет в конце тоннеля, шутил он, пока не отключили за неуплату – но было не смешно.
Сергеич, сосед, еще в нулевых получил на производстве травму и с тех пор жил на копеечную пенсию. Запустил себя, пил все, что горит, к нищенскому существованию привык, и подворовывать ему было не впервой; Константиныч соседа не осуждал, и себя чистоплюем не считал – но сам воровством руки пачкать никогда и не думал; а вот, докатился, вывела кривая…
"Вот ведь хрень". – Он заскрипел зубами.
Сын за стенкой резался в стрелялку в хороших, хоть и старых наушниках, но Константинычу чудился далекий стрекот автоматов.