Помню, как после морозов и снегов таёжных дорог, засыпая в лесной избе, в палатке или просто у костра, первая мысль: «Наконец-то я одна! И – в безопасности! И ни один алкаш физически сюда не дойдёт, да и не пойдёт никогда. Местная пьянь предпочтёт в тепле хлестать водку, плодить за деньги работающих трудяг – налогоплательщиков, в пьяном бреду бесчисленных чад. Вырвавшись из деградирующего села, наконец-то закрыв дверь зимовья, растопив печь, в заполночь, не могла поверить счастью наслаждения спать в безопасности тайги. И беспокоит не приход медведя-шатуна, ни стаи волков, ни морозы сороковники, а неслучайный визит сбежавшего в тайгу от милиции, очередного маньяка душегуба, зарезавшего пожилую женщину, или свою «горячо любимую» мать, сжёгшего заживо семью с малыми детьми. Против небожьих тварей нет законной защиты даже в глухом лесу.
…От непроизвольного страха сжимается душа в комок. Страх – защитный рефлекс человека, помогающий выживать. Страх необходим. Он ограждает душу и тело православного христианина брезгливостью от одного вида обезображенных водкой слюнявых воняющих лиц, пожирающих сырое мясо, сырую рыбу, от хвалебных россказней о том, как хороша рыба, если её есть живой – ещё трепещущей… – Северные «коренные» этносы Западной Сибири – самоедь, остяки, вогулы традиционно живоеды, и в историческом прошлом – даже каннибалы. Раньше ненцев именовали «самоядь», «самоедь», «самоеды» и лишь в СССР запретили официально употреблять этот термин, скрывая прошлое российского севера – каннибализм, аналогичный Австралии.
Мои предки – западные славяне, казачество даже мысленно не могли взять в рот сырое мясо и сырую рыбу. – То гены и исторически сложившееся воспитание. Не верю утверждению, типа северянам необходимо поедать сырятину для пополнения организма витаминами. То – бред восхваляемой язычество дикости. В сыром мясе, в живой рыбе содержатся гормоны агрессии, глисты. Поедание сырого вырабатывает привычку сродни наркотической зависимости. А «коренные» народы Севера, согласно историческим сведениям, ели не просто мясо сырое и пили «горячую» кровь, они ели оленей живьём!
– Заводили оленя в дом, вскрывали ножом живот, черпали из брюшной полости стекающую кровь кружками и пили! Поедали бьющееся сердце, горячую печень, почки, отрезая от живого толпой кровяные «лакомые» куски, выкладывали на блюдо, подносили бесчисленным духам. А духи в виде тряпичных подобий кукол, стояли в каждой юрте. Живоеды пиршествовали, пока олень ещё глядел на живодёров беспомощными большими глазами, полными слёз, умирая в жутких муках! А вокруг поедаемой заживо жертвы топали, орали, шаманили в наркотическом экстазе, сдобренном отваром мухоморов, дикие оргии в шкурах с бубнами. И эту дикость сейчас возводят в эталон самобытности, уникальности.