Ларионов долго не просил Марту подать ему зеркало. Но когда он ощупывал лицо, понял, что оно изменилось. Струп на наиболее поврежденных участках начал отторгаться, и кожа стала мягче и нежнее, но она была не такая, как прежде. Он видел свои руку и плечо – эти странные красные рубцы, напоминавшие неровно размазанное масло по хлебу. Ларионов не думал о том, как изменился. Но у него до конца не раскрывался правый глаз, и это его настораживало и тревожило. Он с трудом привыкал видеть мир иначе…
Ларионов подшучивал, что теперь бриться будет куда быстрее. Но он видел невеселую улыбку Марты и понимал, что он стал другим.
Когда Марта пришла к нему в очередной раз с обедом на подносе, он попросил ее принести зеркало. Марта посмотрела на него печально и кивнула. Она понимала, что ему предстоит привыкнуть к изменившейся внешности.
– Когда наконец пройдет глаз? – спросил он улыбаясь. – У меня тянет кожу, когда я моргаю. И вообще я им стал хуже видеть…
– Ну, что у нас тут? – послышался с порога добродушный низкий голос Пруста, которого Марта оповестила, что Ларионов просит зеркало.
Ларионов казался бодрее. Пруст понимал, что он начинает возвращаться к привычной жизни, и именно сейчас ему потребуется сила воли, чтобы принять свой новый облик и привыкнуть к увечью глаза.
– Я хорошо себя чувствую, – сказал Ларионов. – Только что-то с глазом, он никак не проходит.
Пруст присел возле его кровати и сделал знак Марте выйти.
– Григорий Александрович, – начал Пруст приветливо, – ваше положение было достаточно тяжелым. Вы пережили сильное потрясение, как и ваш организм.
Ларионов усмехнулся.
– Говорите прямо, к чему эта прелюдия? – сказал он спокойно.
Доктор Пруст положил свою теплую пухлую лапу на руку Ларионова, как это делают врачи, без стеснения и субординации.
– Сейчас я принесу вам зеркало, – сказал он мягко. – Вы должны знать, что ваше лицо покалечено, глаз, к сожалению, навсегда останется таким. Медицина пока не может вам помочь с эстетической точки зрения. И вообще хорошо, что он остался цел и не ослеп…
Ларионов побелел, но слушал Пруста молча.
– Единственное, что со временем изменится – это цвет, – добавил Пруст, чувствуя жалость к положению Ларионова и предвидя новые непростые испытания. – Кожа посветлеет, но неравномерно.
– Что же, – вымолвил Ларионов, с трудом скрывая дрожь в голосе. – Я бы хотел взглянуть.