Необходимо было поскорее выбраться из больницы. Ларионов пробовал встать. Боль была нестерпимой, шею охватывала судорога.
Вскоре показался доктор Пруст и застал Ларионова в странном возбужденном состоянии.
– Доктор, – Ларионов выглядел озабоченным, но благодушным. – Когда мне можно будет вернуться в лагпункт?
Пруст думал, что Ларионов станет расспрашивать его о своем ожоге, но его, казалось, это совершенно не заботило.
– Не раньше чем через месяц, – ответил Пруст.
– Это слишком долго, – возразил Ларионов.
– Но помилуйте, Григорий Александрович, – сказал Пруст серьезно, – вы еще не поправились. Зачем вы старались встать? Смотрите, на шее опять засочилось! Что стряслось? Отчего вам приспичило быть в лагере?
Ларионов о чем-то лихорадочно думал.
– Скоро снег сойдет, – произнес он задумчиво.
Пруст кинул на него тревожный взгляд.
– Вам надо остыть! Вы возбуждены. Вы ничего не хотите сказать мне касательно вашей внешности? – спросил он наконец.
Ларионов глядел на Пруста с грустью в глазах, которая, казалось, поселилась там навсегда.
– А что же говорить? – усмехнулся он. – Это достаточно омерзительно. Но мне уже все равно.
– Отчего же все равно? – улыбнулся Пруст сочувственно.
Ларионов проглотил комок и отвернулся в сторону окна.
– Не знаю, – тихо ответил он. – Теперь меня заботит нечто поважнее моего лица.
Пруст потер подбородок.
– М-да, – произнес он по-врачебному многозначительно. – Мне кажется, вы ошибаетесь относительно того, как вас могут воспринимать окружающие. У каждого есть причины скрывать свои чувства. Они есть у вас, они могут быть и у другого человека. Вот что, Григорий Александрович! Ежели вам стало лучше, не желаете ли вы увидеться с кем-то помимо Федосьи и Кузьмича?
Лицо Ларионова невольно исказилось от боли. Он немного помолчал.
– Нет, навряд ли, – ответил он еле слышно.
Ларионов опустил глаза, не в силах скрыть свои муки. Он невольно вздохнул. При мысли о том, что она увидит его таким, он хотел умереть.
Пруст оставил его одного. Он понимал, что Ларионову надо было больше времени, чтобы тоска вынудила его встретиться с реальностью и забыть об увечье.
* * *
В лагере после пожара по приказу Ларионова был построен новый теплый барак из круглой сосны. Барак соорудили всего на двадцать мест, и в нем остались в основном «бабы майора», как их шутливо называли зэки. Пузенко опять привез новые матрацы, подушки и белье. Он умудрился на радость Балаян-Загурской и на смех заключенным умыкнуть где-то новый диванчик «мадам Рекамье» для дневальной.