Бирназар бий двигался медленно, словно во сне, или как движется человек, приближающийся к святыне. Его шаги были неслышными, будто он боялся спугнуть какое-то чудо, притаившееся в юрте. Он приближался к постели Айжаркын, и с каждым шагом что-то менялось в его облике – словно таял лёд в его глазах, привыкших повелевать и требовать.
Айжаркын лежала, прижимая к груди новорожденного, и в её позе была та особая грация, которая бывает только у молодых матерей – смесь усталости и торжества, боли и счастья. Её лицо, ещё хранившее следы родовых мук, светилось внутренним светом, как светится снег на горных вершинах в час восхода.
Бирназар бий остановился над ними, и его взгляд, обычно острый как клинок и холодный как горный ручей, вдруг изменился. В нём появилась мягкость – та особая мягкость, что приходит к человеку, когда он встречается с чем-то, что больше его самого, его власти, его силы. Он смотрел на ребёнка так, словно пытался прочесть на его крошечном лице письмена будущего, начертанные невидимой рукой судьбы.
И вдруг случилось то, что заставило всех затаить дыхание: младенец, словно почувствовав значимость момента, широко открыл глаза. Не просто открыл – он посмотрел прямо в глаза Бирназар бию, и в этом взгляде была такая сила, такая древняя мудрость, что даже видавшие виды женщины почувствовали, как по спине пробежал холодок.
Их взгляды встретились – взгляд могущественного бия, повелевавшего людьми и решавшего судьбы родов, и взгляд новорожденного, только что пришедшего в этот мир. И в этой встрече было что-то от встречи двух миров – прошлого и будущего, мудрости и невинности, силы и чистоты. По юрте пронёсся тихий вздох, похожий на шелест ветра в высокогорных травах, – казалось, сами духи предков затаили дыхание, наблюдая за этим безмолвным диалогом.
Время остановилось, как останавливается река, скованная первым льдом. Бирназар бий стоял неподвижно, не отрывая взгляда от младенца, и его лицо менялось, как меняется горный пейзаж, когда солнце выходит из-за туч. Суровые черты смягчались, словно под теплом невидимого огня, морщины разглаживались, а в глазах появилось выражение, которого никто никогда не видел на этом властном лице – смесь удивления и нежности, мудрости и чего-то такого глубокого, для чего даже у старых акынов не нашлось бы слов.