Когда я закончил уборку, на часах было далеко за полдень, а это значит, что мне уже пора отправляться в дзиндзя. Обычно мои походы в храм можно назвать весьма умиротворёнными, если не скучными, но сегодняшний случай резко отличался от всех, что были до него. Подойдя ко входу, я увидел, как изрядно выпивший мужчина приставал к монахам. Тогда он ещё говорил довольно тихо, так что расслышать его слова я не смог, но каждый священнослужитель, послушав его, тут же старался отойти подальше. Видимо, поняв, что диалогом особой реакции ему не добиться, он стал напевать во весь голос похабную песню, текст которой был настолько грязным, что я постесняюсь пачкать свой дневник этими словами. Эта провокация была успешнее предыдущей, и весельчак получил замечания от нескольких монахов, с предупреждением о том, что если он продолжит себя так вести, то будет вынужден покинуть стены святилища. Ожидаемо, это лишь раззадорило артиста, от чего он начал горланить еще сильнее, закономерно получив ещё одну порцию предупреждений. Но одни лишь слова уже не могли утолить его жажду внимания и потому он решил перейти все границы, начав брать посетительниц храма за талию и кружиться с ними в танце, от чего те громко кричали и пытались отбиться. Этого священнослужители терпеть не стали и вытолкали пьянчугу за двери, у которых всё это время стоял я, завороженный представлением. Напоследок один из монахов толкнул мужчину, как бы заявляя: «И не возвращайся!». От такого удара его хмельное тело упало на землю, а я, чувствуя благодарность за подаренное развлечение, помог ему встать на ноги и, не сумев сдержать любопытства, спросил:
– А чего вы им такого говорили, что они чуть ли не бежали от вас?
Его плохо выбритое лицо исказилось в улыбке, он достал из кармана пиджака пачку сигарет и, поместив одну в рот, ответил:
-Да я ничего такого и не говорил. Просто делился тем, что у меня на душе.
Мужчина принялся рыться по карманам, тщетно пытаясь что-то найти. Когда все они были обследованы, он со страдальческим лицом посмотрел в сторону храма. Секунд пятнадцать он глядел на него и, как мне показалось, обдумывал что-то (возможно восстанавливал картину произошедшего), а затем поморщился и резко оторвал взгляд от святилища, словно от неприятной картины. Он сложил ладони и, пародируя молитву, обратился ко мне: