– Шут знает. Но Ерома – он много чего смыслит. Может, скажет тебе, и кто виноват, и что делать. Пойдёшь?
Я, справившись-таки со шнурками, разогнулся и кивнул.
– Вот и славно. Там он, значит, в старой церквё на берегу.
– Так она же не работает. Деда хоронили, служба-то была в новом храме, возле кладбища.
– Ну так да, там-то Скоропослушницы церковь, а старый храм – Иоанна. А раньше ещё три было: Спаса, Вознесения и Покровский. Они теперь тама, значит, под водой, рыбы им прихожане.
Мужик смеялся, обнажая дыру между верхних зубов, словно специально отведённую под сигарету.
– Затопили, когда водохранилище строили?
– Так да! И до шута ещё чего вместе с ними потопло. Я нырял: натурально – Китеж.
Мы прошли до конца улицы, перебежали идущую под гору трассу и по обочине двинулись к берегу водохранилища. Я понял, что беседа ушла в сторону от важного для меня вопроса, и попробовал повторить его:
– Что этот ваш Ефим забыл в старой церкви?
– Не Ефим, а Ерома. – Мужик, шедший на шаг впереди, обиженно сплюнул на асфальт.
– Ерома, Ерома. Что он там делает?
– Лежит. Он же по сотне на второй десяток пошёл или на третий уж. Не в салки же ему играть с пацанами.
Я в который раз оглядел лесополосу слева, дорогу справа, а за ней дома и не только людей не увидел. Ни курицы, ни привязанной к столбу ЛЭП козы, ни приблудной кошки не нашлось, хотя время было уже ближе к обеденному. Но особенно жутко стало мне от понимания, что на всём протяжении неба не могу я разглядеть ни единой струйки печного дыма. В современной, живой, давно газифицированной деревне на неделе топили печи не так часто, но по выходным непременно готовили бани, а в домах пекли пироги и хлеб. И сегодня было воскресенье.
Я замешкался, пытаясь разобрать вдалеке нечто, принятое мной сначала за старуху на корточках, но оказавшееся накрытой куском рубероида бочкой, и мой спутник, заметив эту неуверенность, ухватил меня за плечо:
– Чего застыл? Вон уж церква.
Дорога побежала резко под гору, до самого засыпанного галькой и выглаженным кирпичом побережья, поэтому бывшая церковь, обезглавленная большевиками, да так и не получившая назад своих куполов, сперва показала нам чёрную макушку крыши. Только затем стали видны выгоревшие стены, бывшие ещё на моей памяти травянисто-зелёными, а потом и невысокий дощатый забор, заросший малинником вперемежку с американским клёном. За забором, поддерживаемое ветром с водохранилища, развевалось бельё: вывешенные как на просушку брюки и блузы, куртки и платья, детские ползунки, цветастые юбки, шапки старомодные и вполне современные – в таком количестве, что легко можно было поверить, что подходим мы не к давно опустевшему храму, а к общежитию на окраине города.