И дело совсем не в привычке иметь её податливое, упругое и совершенное тело.
Дело в привычке наблюдать, как девочка медленно плавится под напором его сжигающих действий, как тихо сгорает, превращаясь в жгучий пепел, как пухлые губы приоткрываются, шепча нечленораздельное, но что-то очень важное.
Дело в ней. Глазах, смотрящих на него с нескрываемым теплом и надеждой, которая медленно заполняется ядом. Он ненадёжен.
Он, не она.
В её поведении, которое по щелчку пальцев меняется с серьёзного на ребяческий и обратно. Он наблюдает за ней, отмечая про себя, что она прекрасна в любом настроении.
В её улыбке, которая настолько широкая, что готова ослепить пол чёртового несправедливого мира. В частности, его, затмевая и сшибая напрочь.
В её неправильной правильности, которая когда-то свела с ума взрослого и здравого человека, который немного, но повидал жизнь. Который готов взять на себя ношу ответственности, пусть и упадёт лицом в грязь.
Он коротко смотрит на неё, и его мучают угрызения совести за то, как несправедливо относится к девочке.
К своей же девочке.
И когда он начал называть её своей? Когда это слово въелось в лексикон? Когда стало стоять в одном предложении с ней? Когда появилась необходимость говорить ей, что она всецело его?
Он останавливает машину на парковке, осматриваясь, и смотрит. Сидит молча, почти неподвижно. Дрожащей рукой берётся за ручку, но останавливается, потому что его ладонь оказывается на бархатной коже бедра.
– Всё в порядке? – спрашивает, смотря на неё несколько обеспокоенным взглядом, и мысленно готов ударить себя за столь сентиментальное проявление чувств.
Его волнует, всё ли у неё хорошо. Спрашивает на автомате, потому что хочет знать, что не так. Видит, что не всё в порядке. Она дрожит настолько, что даже случайный прохожий может заметить. Трясёт, будто лихорадка.
Сегодня необычно молчалива. Обычно тарахтит без умолку. Ему это нравится, потому что голос приятно ласкает слух, звучит как излюбленная до тошноты мелодия. Заливистый смех и быстрая речь, почти непонятная, всегда отзывается мощным приливом тепла в груди.
Он напряжён из-за её состояния.
– Да, – кивает, поворачиваясь и встречаясь с тёмно-зелёными глазами. – Всё хорошо.
У самой внутри всё замирает, сердце болезненно сжимается, пока в мозгах набатом стучит отвратительная и склизкая фраза: «Такого больше не повторится».