– Скучаешь, красавица? – раздался голос Александра Ивановича. – Надо съездить квартиру посмотреть. – Иногда вранье превращается в правду, подумала я. – Поедешь или у тебя планы?
С большим удовольствием я послала бы всё к чёрту и поехала домой. По дороге купила бы любимых шоколадных конфет и съела бы их перед телевизором. Но деньги близились к концу и разбрасываться вариантами не годится.
– Поеду, – подняла я глаза на Королькова, решив отложить конфеты и телевизор до лучших времён.
– Дом на улице Машкова. Коммуналка. Согласны на разъезд. Посмотришь, оценишь, поговоришь с людьми, доложишь. Поняла?
– Поняла, – вздохнула я. В коммуналках бывать не доводилось. – Можно завтра доложить, мне дочку надо из школы забрать.
– Тогда позвонишь!
– Хорошо.
Корольков снисходительно кивнул, благословляя на просмотр, и я впервые заметила, что он обращается ко мне на «ты» и по имени, а я называю его по имени отчеству и на «вы», хотя разница в возрасте у нас около пяти лет. «Но он же начальник, а мне, наверно, на роду написано быть исполнителем», – мрачно подумала я, заталкивая ненавистную газету в сумку.
Я вышла из метро и, перейдя трамвайные рельсы, оказалась напротив памятника Грибоедову. Бронзовая фигура писателя возвышалась на постаменте, с которого тяжёлыми складками ниспадал театральный занавес, словно приоткрывавший подмостки сцены, представляя героев «Горя от ума». Да и сам драматург, который жил на улице Мясницкая, часто прогуливался по бульвару.
Я не спеша, шла по тенистой аллее. Каждая скамейка была занята компанией или парочкой влюблённых. Создавалось впечатление, что все что-то пьют. Некоторые расположились не просто с пивом, а даже с бутылкой водки и закуской. Отдыхают люди после работы, в то время как меня опять куда-то несёт. Хорошо, если бы не зря.
«Вот удивился бы Грибоедов, если бы смог попасть в наше время и увидеть тот же самый бульвар», – подумала я и, чтобы отвлечься стала вспоминать, что рассказывала экскурсовод. Когда-то у Мясницких ворот, каменной стены Белого города, располагалась Мясницкая слобода со скотобойнями, лавками и харчевнями. Прудов здесь было много и до восемнадцатого века они назывались Погаными, и предназначались для слива отходов со скотобоен. Я подошла к пруду и остановилась, залюбовавшись белым лебедем. Меньшиков приобрёл здесь усадьбу, на месте которой позже построили Главный московский почтамт, и приказал вычистить пруды, назвав их Чистыми. Я улыбнулась: нельзя сказать, что состояние пруда в настоящее время соответствовало названию. Впрочем, времена Меньшикова давно прошли, а лебедю это не мешало.