Самая юная пара, стала самой трагичной. Потерять свою пару, это умереть, но оболочка тебя, все еще живет, душа твоя умирает в огне, сгорая с твоей парой.
Когда сжигали тело Калиба, собрались вместе два клана, и приезжал огромный поток людей, с соболезнованиями. Все плакали, а я, просто стояла и смотрела, как люди готовятся, сжечь моя душа.
Мой любимый Калиб. Все решили, что я не приду в себя никогда, ведь все переживали смерть своих пар, уже в достаточно взрослом возрасте, но могли, как-то ее вынести, ведь было, для кого жить. Я же была самой юной, кто потерял любимого человека, так и не закончив обряд пар. Все надеялись, что, если обряд не закончился, я со временем смогу вернуться к жизни.
Когда подожгли Калиба, я стояла, и просто покачивалась, резко повернулась, посмотрела на дядю:
– Дядя! – все дернулись от моего хриплого голоса, потому что я не разговаривала, почти три дня, ни ела ни пила, и как бы меня не уговаривали, говорить я не могла. Все уставились на меня, а я смотрела на дядю. – А, что, Калибу холодно? – спросила я.
И впервые я увидела, как высокий статный мужчина, взглянув на меня, после моих слов, он заплакал. И столько боли было в нем, его сына, его старшего сына сейчас сжигали. Я посмотрела по сторонам, и увидела, что все плакали, а рядом с дядей, стояла, семья Калиба, мама, три брата и сестра, плакали горькими слезами.
Я отвернулась от них, не могла смотреть на них, в каждом из них я видела его. Мой волк внутри меня умирал, и с каждым вздохом, боль била меня, и била. Я стала задыхаться, хватая ртом воздух, и тут из глаз потекли слезы. Они текли, как река, но это была лишь вода, боль не отпускала. И я закричала, так громко, что все, абсолютно все, смотрели лишь на меня. Потом замолчала, и дико улыбнулась, смотря на костер, где горела моя жизнь.
– Я согрею! – улыбнувшись сказала я, – Я согрею тебя, мой Калиб!
И я прыгнула в костер, и пламя охватило меня, и мое платье. Отец мгновенным движением вытащил меня, и уронил на землю стал, отбивать огонь с моего платья, а я кричала, изворачивалась, и рвалась обратно в огонь.
– Папа, он же там, и ему холодно, я же это чувствую. Пусти. Кроме меня, его никто не согреет, – кричала я, – Папа, пожалуйста!
Отец обхватил меня, стальной хваткой, держал меня в объятиях, сидя на земле. Но я чувствовала, как он дрожит, как ему больно, ведь больно было мне. Ко мне склонился дядя, ему было тоже больно, но он улыбнулся.