Однако Бриттани оказалась более выносливой, даже несмотря на полуночные рыдания. Теперь Амма это знает.
Бриттани поворачивается, почувствовав приближение подруги, и вытирает лицо.
– Прости, – тут же произносит она, но Амма пожимает плечами.
– Ты уже извинялась. Но по-французски, так что, думаю, это не считается.
Бриттани издает сдавленный смешок, прежде чем застонать и запустить руки в волосы.
– Боже, – вздыхает она, – неужели я буду плакать все время в нашем путешествии по Европе?
– Имеешь полное право. – Амма подходит ближе и обнимает Бриттани за плечи. Ночь теплая, но ее тело ледяное, и она слегка дрожит, когда прижимается к Амме.
– Я думала, все наладится, – сокрушается она тихо, и Амма чувствует, как у нее самой сжимается горло.
Она не похожа на Бриттани – плакать не умеет, но, похоже, слезы ничуть не спасают ситуацию. Они не позволяют испытать облегчение или успокоение, только усталость и стыд, будто Бриттани поддалась чему-то, чему не должна была. Слезы – скорее искупление вины, чем очищающий катарсис.
– Так и будет, – заверяет она Бриттани. – Ведь это только вторая неделя. Тебе надо дать себе время.
Бриттани отходит от девушки, проводя рукой по лицу.
– Говоришь как доктор Амин.
Амма знает это и отчасти ненавидит себя, но в такие моменты в ее голове звучит голос наставника в их группе скорби.
«Нужно время».
«Твои чувства не плохие».
«Всегда будет “до” и “после”. Надо только научиться жить в этом “после”».
Последняя фраза понравилось Бриттани больше всего. На внутренней стороне запястья у нее теперь вытатуировано слово «После», слегка скрытое браслетами из бисера, которые она сейчас носит. Она сделала татуировку как раз перед тем, как девушки отправились в путешествие, как обещание, что она снова станет наслаждаться жизнью.
В этом и заключалась суть их поездки в Европу: увидеть что-то новое, исследовать новые места и укрепить быстро возникшую между Бриттани и Аммой связь новыми воспоминаниями. В противном случае они дружили бы только потому, что обе пережили одно и то же ужасное событие. Они хотели стать подругами, потому что выбрали друг друга. Они хотели, чтобы у них была история, которую они могли бы рассказать другим, которая не заставляла бы людей морщиться, округлять глаза или поджимать губы от сочувствия или, что еще хуже, жалости.